Последние слова она произнесла с особым ударением.
— Я думаю, мне следовало бы отыскать своего воспитанника, — отважился заметить Фабиан.
— Конечно, сделайте это, — согласилась княгиня, которой очень хотелось теперь удалить этого нежелательного свидетеля семейной сцены. — До свиданья! Я твердо рассчитываю, что вы скоро опять приедете к нам в сопровождении Вольдемара.
Она очень милостиво произнесла последние слова и с улыбкой отпустила доктора, но как только дверь за ним закрылась, быстро подошла к Ванде и Льву; ее лицо предвещало страшную бурю.
Фабиан тем временем узнал от Павла, что молодой господин Нордек вскочил на коня и умчался, поэтому ему ничего не оставалось, как тоже отправиться в Альтенгоф. Однако тут он узнал, что Вольдемар еще не вернулся. Фабиан начал беспокоиться — конец сцены, которую он видел, поведение Вольдемара и выражение его лица дали ему повод заподозрить что-то неладное. Прошел весь день, а молодой человек не возвращался. Фабиан был очень рад отсутствию хозяина, потому что можно было пока избежать расспросов.
Наступил вечер, но ни управляющий, ездивший в лес, ни работники, возвратившиеся с поля, нигде не видели молодого барина. Тревога заставила Фабиана выйти из дому; он направился по дороге. На некотором расстоянии от нее находился широкий ров, на дне которого торчали большие острые камни. С моста, перекинутого через него, открывался вид на окрестные поля. Фабиан в отчаянии стал на мосту, не зная, что делать, как вдруг вдали увидел всадника, скакавшего во весь опор. Доктор облегченно вздохнул и, обрадованный тем, что его опасения оказались напрасными, пошел вдоль рва навстречу приближавшемуся Вольдемару.
— Слава богу, что вы приехали! — воскликнул он. — Я так беспокоился за вас!
Вольдемар, увидев своего учителя, задержал лошадь.
— Почему? — холодно спросил он. — Разве я ребенок, что с меня нельзя спускать глаз?
Несмотря на деланое спокойствие, в его голосе прозвучало что-то такое, что снова возбудило улегшуюся было тревогу доктора. Он увидел, что несчастная лошадь вся в пене, но всадник не выказывал никаких признаков утомления и, вместо того, чтобы направиться к мосту, собирался перескочить через ров.
— Ради бога! — воскликнул Фабиан. — Вы не станете делать подобного безумия! Вы ведь знаете, что Норман никогда не брал этого рва.
— Ну, так он возьмет его сегодня! — заявил Вольдемар, всаживая шпоры в бока коня.
Норман взвился на дыбы и бросился в сторону, вероятно, почувствовав, что у него не хватит сил перескочить ров.
— Послушайте! — стал просить Фабиан, подходя ближе, несмотря на свой страх перед конем. — Вы хотите добиться невозможного! Вы ведь разобьете себе голову о камни на дне рва.
Вместо ответа Вольдемар снова пришпорил своего Нормана.
— Уйдите с дороги! — крикнул он. — Я хочу перескочить ров… говорю вам, прочь с дороги!
Дикий, сдавленный голос выдал Фабиану душевное состояние молодого человека, и он, обычно робкий, под влиянием страха схватил коня за узду. Но в эту минуту на упрямое животное обрушился сильнейший удар хлыста; конь встал на дыбы и стал бить передними ногами. Одновременно с этим до слуха всадника долетел слабый крик, он поспешно отдернул коня, но было слишком поздно. Фабиан уже лежал на земле, и Вольдемар, соскочив с лошади, увидел своего наставника, залитого кровью и распростертого без всяких признаков жизни.
Обитатели Альтенгофа прожили неделю, полную забот и треволнений. Витольд, вернувшись в тот вечер домой, застал весь дом в большом волнении. Фабиан, все еще не приходя в сознание, окровавленный, лежал в своей комнате, тогда как Вольдемар, с лицом, испугавшим его приемного отца еще больше, чем вид раненого, старался остановить кровотечение. Молодой человек то и дело твердил Витольду, что виноват во всем он. Приехавший вскоре врач признал рану на голове больного, причиненную, вероятно, копытом, очень серьезной. Сильная потеря крови и слабое телосложение раненого заставляли опасаться самого худшего. Витольд, не знавший, что такое болезнь, уверял, что ни за какие сокровища мира не согласится больше переживать такие дни. И только сегодня, когда он сидел у постели больного, его лицо впервые имело свое обычное добродушное и беззаботное выражение.
— Ну, самое худшее, значит, мы, слава богу, пережили, — сказал он. — А теперь, доктор, сделайте мне одолжение и приведите Вольдемара в чувство, — и он указал на своего приемного сына, смотревшего в окно. — Теперь вы можете вертеть им как угодно, а то молодчик совсем зачахнет у меня от всей этой несчастной истории.
У Фабиана был еще очень болезненный вид, а на его лбу виднелась широкая белая повязка, тем не менее он уже сидел на постели. Он спросил довольно твердым голосом:
— Что же должен сделать Вольдемар?
— Быть благоразумным, — произнес Витольд с сердцем. — И благодарить Бога, что все окончилось благополучно; он ведь так изводится, как будто у него на совести действительно лежит убийство. Я не могу больше видеть, как он целыми днями ходит с таким лицом и часами не говорит ни слова.
— Да ведь я не раз уверял Вольдемара, что во всем виноват сам; я был так неосторожен, что схватил лошадь под уздцы, и она меня опрокинула.
— Вы схватили Нормана под уздцы? — вне себя от изумления воскликнул Витольд. — Вы, обходивший каждую лошадь десятой дорогой и никогда не решавшийся даже приблизиться к этому дикому животному! Как это вам пришло в голову?
Фабиан посмотрел на своего воспитанника и кротко ответил:
— Я боялся несчастья.
— Которое, без сомнения, и случилось бы, — докончил Витольд. — Вольдемар в тот вечер был, вероятно, не в своем уме: скакать через ров в том месте на загнанной до полусмерти лошади, да еще в сумерки! Так вот, отчитайте его хорошенько, вам теперь разрешено говорить, а вас он послушается.
С этими словами он встал и вышел из комнаты.
Оставшиеся несколько минут молчали, затем Фабиан спросил:
— Вы слышали, Вольдемар, что мне поручено?
Молодой человек, до тех пор молча и безучастно стоявший у окна, повернулся и, подойдя к постели, произнес:
— Не слушайте дядю, со мной ровно ничего не случилось.
Доктор Фабиан взял за руку своего воспитанника.
— Господин Витольд думает, что вы все еще упрекаете себя за происшедшее несчастье, но теперь, когда опасность миновала, этого не может быть; я боюсь, что тут кроется что-то другое. До сих пор я не решался коснуться этого вопроса, я вижу, что он и теперь причиняет вам боль. Может быть, мне лучше замолчать?
