Она думала, что они будут ужинать не одни, и волновалась перед встречей с другими людьми. Теперь же ее немного пугала перспектива остаться с Гейвином тет-а-тет.
– Я дал поварам кое-какие указания. – Он приподнял крышки, заглянул в тарелки и усмехнулся. – Похоже, они превзошли самих себя.
– Что здесь? – спросила Персефона, когда он поставил перед ней тарелку.
– Бифштекс с красным вином и острым соусом. Она съела кусочек, закрыла глаза и глубоко вздохнула:
– Божественно!
– Ты выращиваешь кур – я их видел – и ловишь рыбу.
Персефона кивнула.
– Во время моих редких визитов на Илиус я покупаю немного говядины. Но я никогда не готовила ее так вкусно.
Он налил рубиновый кларет в два бокала и протянул один Персефоне.
– Ты когда-нибудь думала о том, чтобы уехать с Дейматоса?
– Время от времени я уезжаю.
– Я имею в виду уехать насовсем и жить в каком-нибудь другом месте.
– Ты хочешь сказать – среди людей? Ты по-прежнему считаешь мою жизнь неестественной?
– Да, – без колебаний согласился Гейвин. – А еще я считаю ее опасной и одинокой.
– Какую опасность ты усмотрел в моей жизни? Я дожила до двадцати четырех лет, сохранив бодрость и здоровье.
– Тебе просто везет. А как насчет одиночества?
– Ты, наверное, удивишься, узнав о том, что я его почти не ощущаю.
Во всяком случае, она не ощущала его до тех пор, пока в ее жизни не появился Гейвин и не нарушил плавный ход ее дней.
Ее мирок напоминал стоячий пруд – спокойный, тихий и неподвижный в ожидании легкого ветерка… или нет, скорее, урагана.
– Ты никогда не думала о муже… о детях?
– Нет, никогда, – категорично ответила она.
И она говорила сущую правду. Глупо мечтать о том, что заведомо недоступно. Она трезво оценивала свои возможности и не тешила себя пустыми надеждами.
– Тебе не хотелось, чтобы кто-нибудь воспользовался плодами твоего труда?
– Несколько лачужек, шалаш на дереве и лодка – вот и все плоды моего труда.
– И тебе достаточно?
Бифштекс уже не казался Персефоне таким вкусным. Она отодвинула тарелку в сторону и хлебнула вина.
– Что значит достаточно с точки зрения человеческой жизни? – Она смотрела на Гейвина и видела за его спиной черное, точно бархатное, небо и целую россыпь звезд. Картина мироздания придала ей смелости. – Что значит достаточно для тебя, принц Атрейдис? Что наполняет смыслом твое существование?
– Долг, – не задумываясь ответил Гейвин. – Я обязан выполнять свой долг – ни больше, ни меньше.
– Долг по отношению к твоей стране? – Он кивнул, и она нанесла точно рассчитанный удар: – К какой именно стране? Ты наследник Хоукфорта, щита Англии, как ты сам сказал. Однако сейчас ты здесь, на Акоре.
– Потому что здесь сложилась необычная ситуация, которая требует исследования.
– Но ты хочешь жить в этой стране. Он не стал отрицать, а объяснил:
– Мы не можем всегда получать то, что хотим.
Они принялись смаковать крупную малину, посыпанную кусочками засахаренной апельсиновой цедры. Где-то там, вдали, астрономы разглядывали небеса. Высокая луна отбрасывала на море полоску серебристого света.
– Течение жизни должно продолжаться вечно, – еле слышно произнесла Персефона.
– Я тоже так думал, но наши желания – ничто в сравнении с теми силами, которые здесь присутствуют.
Резко похолодало.
– Ты серьезно? – удивленно спросила Персефона.
– Конечно. Или ты думаешь, что я верю в некий дух Акоры, который нас защищает?
Его откровенный скептицизм шокировал Персефо-ну. Если бы он заявил, что на небе нет звезд или что солнце ненастоящее, она не так бы поразилась. Подумать только: то, что составляло сущность ее бытия, подвергается сомнению со стороны принца Атрейдиса, чей род, как полагали люди, связан с тем самым духом, в существование которого он не верил.
– Но он есть.
– Я знаю лишь то, что видят мои глаза, и то, что поддается научному объяснению.
– А как же вера?
– Да, я верю. Но я не думаю, что Бог, создавший Вселенную, делает все в точности так, как нам бы хотелось. Пути Господни неисповедимы.
– Мы не можем до конца понять его творение. Доказательство тому находится здесь, на Акоре.
– Я тоже люблю Акору, Персефона, но…
– Я говорю о вещах более сложных, чем любовь к родине. Неужели ты их не чувствуешь?
Он потянулся через стол и взял Персефону за руку, прежде чем она успела ее отдернуть.
– Я чувствую тепло твоей кожи. – Он провел большим пальцем по внутренней стороне ее запястья. – Чувствую пульсацию жизни, которая движется по твоему телу, то есть то, что реально. А что касается остального…
– Ты боишься, – покачала она головой, потрясенная собственным открытием.
Однако оно имело разумное обоснование. В конце концов, Гейвин достаточно рассказан ей о себе, и она понимала, что с ним происходит.
Он резко отпустил ее руку.
– Твое счастье, что ты женщина. – Он откинулся на спинку скамьи, глаза его сверкали мрачным огнем. – Я бы не потерпел подобного оскорбления от мужчины.
Гейвин старательно сдерживал свои чувства, но Персефона видела, что он сильно разгневан. Однако она не испугалась.
– Я отвечаю за свои слова и поступки, так же как и любой мужчина. В правде нет оскорбления, принц Атрейдис.
– Ты сказала, что я боюсь. Фактически назвала меня трусом. Вот твоя правда?
– Бояться еще не значит быть трусом. Страх может преследовать даже самого храброго из храбрецов. Ты мечешься между двух огней и никак не можешь определиться со своим будущим.
– Ты поняла мое состояние после столь короткого знакомства со мной? Твои предположения ошибочны. Мое будущее принадлежит Англии, что бы ни случилось здесь, на Акоре.
Она подцепила последнюю малинку на серебряную ложку и поднесла ко рту. Ягода имела вкус солнца и лета, к ее насыщенному сладкому запаху примешивались ароматы земли, на которой она выросла.
– Ты испытываешь сильное искушение и считаешь его неподобающим для себя.
Он нехотя улыбнулся:
– Ты права, я действительно испытываю искушение.
Он прошелся медленным взглядом по ее губам, шее, округлостям груди… Персефону накрыло жаркой волной.
Она вдруг поняла, какого рода искушение испытывает он.
Боже, он, наверное, считает ее невероятно наивной! Пока она разглагольствовала о вере и страхе, он думал о куда более земных вещах.
– Я, пожалуй, пойду спать, – пробормотала она и встала, не дожидаясь, пока у нее ослабеют ноги.
Гейвин вызвался ее проводить. Они молча пересекли крышу и прошествовали в семейное крыло. Остановившись перед ее дверью, он сказал:
– Ты видишь больше, чем мне бы хотелось, Персефона с Дейматоса, но это не значит, что у тебя слишком острое зрение.
