«Но когда же, черт возьми, он сидел в кислородной палатке вместе с дочерью?» – спросила себя Молли, мысленно возвращаясь к тем трем случаям, когда Эми госпитализировали по причине болезни.
Она тогда болела сама, и Эми занимался один только Остин. Помнится, она, Молли, очень удивилась, когда он выразил желание провести ночь в больнице рядом с дочерью. Оказывается, она об этом совсем забыла… Сейчас, правда, вспомнила. Однако историю о том, как он провел ночь в кислородной палатке, она прежде не слышала, это точно.
* * *
Спустившись на первый этаж, женщины передали Остина в руки врачей и медсестер, которые занялись с ним упражнениями, направленными на поддержание мышечного тонуса.
Остин не возражал против того, чтобы за этим процессом наблюдала Эми. Она и раньше это видела. Но вот созерцать в палате терапии Молли ему было неприятно. Впрочем, по мнению Остина, это не должно было слишком уж отвлекать его от упражнений. Прежде чем послать Молли к черту, ему необходимо набраться сил и снова почувствовать себя личностью. Хотелось бы, конечно, чтобы это произошло побыстрее.
После упражнений для мышц и суставов логопед занялась с ним восстановлением речи. Всю свою жизнь Остин старался не делать ничего такого, что выставило бы его перед другими людьми в смешном или неприглядном виде. В этом смысле упражнения по восстановлению и развитию речи представляли для него серьезное испытание.
Сидевшая напротив него логопед поднимала время от времени карточку с изображенными на ней буквами и предлагала Остину воспроизвести тот или иной звук. Остин пытался коснуться непослушным языком неба или альвеол, а потом с силой выталкивал из себя воздух в надежде, что у него все получится, как надо.
Кто-нибудь другой – к примеру, брат жены Сэмми, у которого до сих пор ветер свищет в голове – ничего унизительного в этом, может, и не увидел бы. В силу своего характера он, возможно, посчитал бы все это весьма забавным и с легкостью включился в процедуру. Но только не Остин. Это ему не нравилось – да и не могло понравиться. Даже если бы он убедил себя, что это для него необходимо.
То обстоятельство, что логопедом была молодая, красивая женщина, еще больше усугубляло дискомфорт, который он испытывал. Особенно его смущали ее накрашенные алой помадой, непрестанно двигавшиеся губы. Когда она вытягивала их и сжимала ротик в куриную гузку, это означало, что он должен сделать то же самое. Но так хорошо, как у нее, у него никогда не получалось. По сравнению с ней, такой красивой и совершенной во всех отношениях, он казался себе чем-то вроде набитого всякой дрянью мешка. Это сравнение просто напрашивалось – и не только потому, что он не мог ни говорить, ни двигаться.
Как назло, он был одет в мешковатую больничную пижаму и серую, как дерюга, бесформенную куртку. Короче говоря, равняться с этой накрашенной стильной милашкой ему не приходилось. Она, впрочем, разительного контраста между ними как будто не замечала и продолжала выпячивать пухлые губки, ожидая от него повторения этого жеста.
Присутствие Молли также сильно смущало Остина. Она сидела за столом и следила за каждым его движением.
– А-ы-уф.
– Ладно, мистер Беннет, «а» пока оставим, – сказала накрашенная милашка, постучав наманикюренным ноготком по полированной крышке стола. – Попробуем «у».
Остин метнул взгляд на висевшие на стене часы. Циферблат-то он видел хорошо, но понять, какой сейчас час, был не в состоянии. Увязать воедино время и значки на циферблате у него почему-то не получалось.
– Следите за моим ртом, мистер Беннет. – Она округлила губы и, подключив голосовые связки, стала выдувать воздух: – У-у-у-у!
Остин старательно сложил губы, напрягся и… дохнул. Звук, который у него получился, напоминал мычание телившейся коровы.
Милашка сосредоточенно свела на переносице аккуратно выщипанные бровки и взглянула на разложенные перед ней на столе бумаги.
Вот оно что, догадался Остин. Она проводит тесты. Он терпеть не мог тестов. Впрочем, «терпеть не мог» не то слово – он их ненавидел.
Последующие пять минут он упорно пытался повторить за логопедом простейшие звуки, которые она произносила, но особого успеха не добился. Заметив, что она ставит ему за каждый звук отметку, судя по всему, неудовлетворительную, Остин не выдержал и взорвался:
– Бе-ез… – протянул он, морщась и пытаясь воспроизвести еще одно нужное ему слово. Прижав кончик языка к небу за передними зубами, он прохрипел: – Те-ес-тов.
В его воспроизведении это было больше похоже на «текстов». Логопед с недоумением на него посмотрела. Недовольство и злоба, громоздившиеся в душе Остина, захлестывали и душили его. Он заставит ее понять, что все это ему не слишком нравится… Заставит…
– Папа! Что с тобой?
Эми смотрела на него со смешанным чувством любви и сочувствия.
Логопед стала собирать свои бумаги.
– На сегодня достаточно. Вы зря расходуете время – и мое, и ваше. – Она поднялась. – У меня есть другие пациенты, которые стараются изо всех сил. Быть может, завтра вы смените гнев на милость и отнесетесь к нашей работе с большей серьезностью…
Остин видел негодование женщины и чувствовал себя полным идиотом. Хотя он очень старался, она так его и не поняла.
– Она пытается тебе помочь, – сказала Молли, когда логопед вышла.
Эми собрала со стола испещренные пометками листы, скомкала их и выбросила в корзину для бумаг.
– Впрочем, меня не оставляет мысль, что ты не хочешь, чтобы тебе помогали. Верно ведь? – осведомилась Молли.
Все так. Ему не нужна помощь этой раскрашенной врачихи. И уж конечно, ее, Молли, помощь тоже. Она сама тоже ему не нужна. Ни сейчас, ни потом.
На обратном в пути в палату никаких: «А помнишь, папа?» – не было. Эми и Молли обсуждали вопрос о том, когда забирать его из больницы. Обсуждение было горячим, при этом его присутствие в расчет вроде бы не принималось.
Остин знал, что его страховка способна покрыть еще только две недели пребывания в больнице. После этого ему придется отсюда убраться. Но домой он не поедет. По крайней мере, пока оттуда не съедет Молли.
Они могли сколько угодно строить планы на его счет, но ему наплевать. Это их планы – не его. Никто из них этого, конечно, не знает, но у него тоже есть планы. Свои собственные.
Поскольку период реабилитации после инсульта мог затянуться на многие месяцы, если не годы, все, включая доктора Хэнка, были поражены успехами, которых добился Остин за сравнительно короткое время.
Меньше чем за две недели он научился передвигаться самостоятельно и способен был уже – правда, с помощью специального устройства для ходьбы – пройти из конца в конец по длинному больничному коридору. Кроме того, он снова обрел способность двигать руками. Однако подносить ко рту вилку и застегивать пуговицы на рубашке он мог только с большим трудом, поскольку моторные функции организма у него восстановились не полностью.
