— Если ты мне это устроишь, Саббио, я буду тебе очень признательна, — ласково проговорила Мессалина.
Он встал на колени и поцеловал ее.
— Я должен идти, дома есть работа. Ты идешь со мной?
— Нет, Саббио, лучше, если ты вернешься один. Я предпочитаю, чтобы никто не мог сказать, что мы были здесь с тобой вместе. Мой отец ничего не должен знать о нас, иначе, ты ведь знаешь, он прогонит тебя.
Молодой человек со вздохом кивнул и удалился. Мессалина чувствовала удовлетворение: она и представить не могла, что ее поход в термы окажется столь плодотворным. Теперь ей надо было заплатить оставшуюся половину долга сторожу в предбаннике. Она ощутила в пояснице приятную истому и тез тени досады подумала о грядущем поцелуе, сожалея лишь о том, что место, где ей предстоит его дать, не позволит им обоим продолжить удовольствие.
Теплым весенним утром Симон принимал гостей в своем роскошном доме близ Аппиевой дороги. Хитрец маг, руководствуясь тонким расчетом, всегда тщательно подбирал гостей. На этом пиру Клавдий был избран председательствующим. Симон находился под влиянием греков и любил подражать им, однако на этот раз он начал пиршество до полудня, тогда как по обычаю греков оно должно начинаться незадолго до заката.
Просторная столовая, триклиний, выходила в сад, откуда долетал легкий ветерок. Каменные двухместные ложа с трех сторон примыкали к большим круглым мраморным столам. Гости возлежали на мягких, покрытых дорогими тканями матрасах и подушках. Клавдий делил ложе с хозяином дома; справа от них заняли места консуляр Гай Силий, снискавший себе громкую славу в Риме, и Елена; напротив расположились Валерий Азиатик и Теогоний. За другим столом возлежала старушка жеманница Попилия, супруга сенатора, чьи эксцентричные выходки веселили гостей. Ее соседом был Апион; этот грек родом из Египта открыл в Риме школу риторики, благодаря чему приобрел репутацию историка и философа. Он секретничал с Арбактом, давним соратником незадачливого армянского царя Митридата, взятого в плен Калигулой. Последнее ложе пустовало; Елена объявила, что оно предназначено для двух гостий, людей в их кругу новых, и что по обычаю, установленному Симоном, они не будут участвовать в трапезе, а прибудут лишь после полудня.
Раб перед подачей десерта вытер столы. Гости уже отведали устриц из Лукринского озера, лангустов со спаржей, заправленных венафрским маслом, павлиньих яиц в испанском рассоле, ухи, молодого кабана с галльскими трюфелями, подстреленного в лаврентском лесу, жирной гусиной печенки, кровяной колбасы, почек и вареной телятины в пикантном соусе.
Симон предложил Клавдию зубочистку и взял одну себе.
— Так ты, значит, развелся с Элией Петиной? — уточнил маг.
— Разумеется, Симон, и ты ее больше здесь не увидишь… во всяком случае со мной. Не дурак же я набитый, в самом деле? Я долго закрывал глаза: все-таки она дочь консуляра Туберона, да и я человек терпимый по натуре. Нет такого женатого римлянина, которого бы не обманывала жена, да и мы сами не церемонимся и платим им тем же. Однако все должно сохраняться в тайне. Цветы в свадебных венках еще не успели завянуть, как она уже завела себе нескольких любовников. Она не переставала всюду показываться с разными мужчинами, подчас просто встреченными на улице. В последнее время она уже даже не желала возвращаться из Байев, где ее каждый день видели в окружении льстецов, которые, конечно, не довольствовались чтением ей стихов Катулла и Проперция. Я снисходителен, но я не хочу быть смешным! Хватит того, что я посмешище в глазах Калигулы, но с ним лучше выглядеть глупцом и оставаться в живых, нежели блистать умом и, чем-нибудь прогневав его, кончить жизнь на арене!
— Я восхищаюсь твоим благодушием, Клавдий, — вмешался Гай Силий. — Ты вполне мог бы подать на свою жену в суд за супружескую измену, хотя бы для того, чтобы не возвращать ей приданого.
— Что до меня, — сказал, в свою очередь, Азиатик, — то я не понимаю, почему ты так долго тянул с разводом. Наше положение в обществе и древность наших родов делают нас людьми слишком заметными, чтобы мы могли позволить жене вести себя как шлюха.
— Ты прав, — кивнул Клавдий, — но…
Он был прерван аплодисментами, которыми гости встретили появление двух рабов-сирийцев, несущих огромный фигурный торт, украшенный сигнийскими грушами, египетскими гранатами, нумидийскими финиками, хиосскими смоквами и мизенским виноградом. Другие рабы откупорили новую амфору с фалернским вином и через задерживающую осадок цедилку налили его в великолепный апулийский кубок, с тем, чтобы разбавить вино водой и приправить специями. Когда каждый из гостей получил порцию торта и фруктов, Елена ударила в ладоши. Вошли музыканты и гадесские танцовщицы, уже давно приобретшие репутацию самых лучших в империи. Музыканты с лирами, свирелями и арфами уселись на ковры, напротив колоннады, ведущей в сад, а три танцовщицы в легких, сотканных на острове Кос покрывалах, с тамбуринами и кроталиями в руках устремились на мраморный пол, над которым их босые ноги, казалось, стали летать под звуки стольких инструментов.
Разговоры стихли. Все наслаждались десертом и зрелищем. Спустя немного времени Елена по знаку Симона встала и присоединилась к танцовщицам. О ней можно было сказать, что она скорее раздета, чем одета: ткань ее платья была настолько прозрачной, что казалась сотканной из воздуха, и только шафранный его цвет и мягкие складки указывали на то, что платье существует в действительности. Все тело молодой женщины со всеми его подробностями отчетливо виднелось сквозь ткань, вплоть до родинки в верхней части правого бедра. Создавалось впечатление, что единственной одеждой Елены были ее длинные пышные волосы, цвет которых — цвет глубокой ночи — подчеркивала тонкая золотая ленточка, стягивающая лоб.
— Елена из тех женщин, — сказал Клавдий хозяину, — чья красота со временем лишь утверждается и делается еще более теплой и зрелой.
— Если ты желаешь, — отвечал Симон, словно только того и ждавший, — она твоя на сегодняшний вечер. Надо только сговориться о цене.
Клавдий, похоже, колебался, и Симон принялся нахваливать товар.
— Елена и в самом деле существо исключительное. Посмотри, как она танцует! Это же сама грация! И какая чувственность в каждом ее движении! Когда я увидел ее в одном лупанаре, в старом квартале Тира, на меня будто снизошло откровение: духи заговорили со мной, и я узнал, что она — перевоплощение Елены Троянской.
— Совершенно верно, — заикаясь, проговорил Клавдий, уже изрядно выпивший. Его голова начинала как-то странно трястись.
