— Великий Боже! Неужели ты не знаешь их на память!?
— Нет. Их так много! Я помню только самые маленькие. Поэтому я записала все мои грехи, чтобы ничего не забыть. Иветт, посмотри-ка еще раз в моем белье.
Дело в том, что перед коронацией я и «Сверкающая звезда» должны были исповедаться в своих грехах. Мы с ней единственные католички в семье Бернадоттов, которые сейчас, как все шведы, лютеране. Таким образом, католическая церковь несет ответственность за наши души. И мой духовник решил, что перед коронацией мне необходимо исповедаться ему в грехах в нашей часовне. Оскар устроил католическую часовню в одном из крыльев королевского дворца для своей «Сверкающей звезды», внучки той Жозефины, которая была не слишком набожна…
Я должна получить отпущение грехов перед коронацией, после чего в коляске проследую в собор; все было готово. На кровати лежало мое платье из белой парчи, затканной золотыми нитями, из той парчи, которую когда-то держал в своем магазине мой папа. Рядом мантия королевы Швеции. Ее пришлось укоротить, так как она была мне длинна. И маленькая корона, реставрированная и блестящая, как новая.
Я не посмела ее померить…
— Мама, пора! — вошла Жозефина.
— Я не могу найти бумажку, где записаны мои грехи, — сказала я, вздыхая. — Не можешь ли ты дать мне свой список?
«Сверкающая звезда» возмутилась.
— Но, мама, вы же знаете, что я не записывала своих грехов. Я помню их все наизусть!
— Грехов нет под вашим бельем, Ваше величество, — сообщила Иветт.
Мы пошли в маленькую гостиную. Там ждал Оскар в парадной форме.
— Я не предполагал, что коронация твоей матери будет встречена с таким энтузиазмом. Оказывается, сегодняшний день празднуется во всех, даже глухих деревушках. Посмотри в окно, Оскар, все черно от народа, — сказал Жан-Батист.
Оба спрятались за занавесями и смотрели на улицу так, чтобы их не было видно толпе, собравшейся перед дворцом.
— Маму любит народ, — ответил Оскар. — Ты же знаешь, как она много делает для людей.
Жан-Батист посмотрел на меня с улыбкой.
— Правда? — И тут же заторопил меня. — Ну, поспешите же! Ты и Жозефина. Нашла ты свои грехи, Дезире?
— У меня их нет, — устало сказала я и опустилась на диван. — А Жозефина не хотела дать мне свои. Какие у тебя грехи, Жозефина?
— Свои грехи я расскажу только моему духовнику, — смеясь, ответила Жозефина. Она смеялась, не разжимая губ и слегка склонив голову к плечу.
— Я сын протестантской церкви и не вмешиваюсь в ваши дела, но может быть в дороге Жозефина даст тебе несколько своих грехов, чтобы уладить дело. Нужно же, наконец, ехать, — сказал Жан-Батист, делая вид, что рассержен.
Иветт подала мне вуаль и перчатки.
— Нечего надеяться на какую-нибудь помощь от этой семьи, — горько сказала я.
— Я, кажется, знаю один грех, мама. В течение многих лет ты находишься в преступной связи с одним человеком, — заявил Оскар.
— Такие шутки могут увести нас очень далеко, — начал Жан-Батист, но я его успокоила:
— Дай ему договорить, Жан-Батист. Что ты хочешь сказать, мой дорогой Оскар?
— Католическая церковь не признает гражданских браков. Вы с папой венчались в церкви или регистрировали свой брак в мэрии?
— Только в мэрии, — заверила я, в то время как мое сердце отбивало частые удары.
— Ну так ты грешна, мама, и этот грех имеет многолетнюю давность. Ну, а теперь поторопимся!
Мы пришли в часовню вовремя, чтобы успеть исповедаться, но я совсем запыхалась. Когда мы вернулись, гостиная была полна придворных, а мне еще следовало надеть коронационное платье. Я почти бежала меж придворных дам, которые низко приседали.
— Тетя, у тебя очень мало времени, — сказала мне Марселина, помогая постаревшей, но энергичной Мари раздевать меня.
Иветт подала мне пеньюар.
— Тетя, епископ ожидает в соборе, — напомнила Марселина, но и она вышла вслед за остальными.
Когда женщина кокетлива и постоянно смотрится в зеркало, она не пугается старости. Старость подкрадывается мало-помалу, и, глядясь в зеркало каждую минуту, ее не замечаешь. Мне сорок девять лет, и я так много смеялась и плакала в своей жизни, что вокруг моих глаз уже давно притаились маленькие морщинки. Две глубокие складки залегли в углах губ…
Я слегка подгримировала розовым кремом лоб и щеки. Маленькой щеткой я провела по бровям, подчеркнув их линию. А потом слегка припудрила веки золотой пудрой, точно так, как советовала мне Жозефина, та Жозефина…
Сколько посольств и представителей прибыли из всех стран! Как будто Швеция ждала моей коронации много лет…
Жан-Батист не понимает. Уж не думает ли он, что я вышла за него замуж в уверенности, что стану королевой?.. Неужели он не знает, что этой коронацией я даю свое согласие?.. Даже не согласие, а обещание. Что сейчас, в соборе, перед алтарем, я поклянусь быть верной и положить всю свою жизнь на службу нашей стране. Что это будет как клятва невесты. Я ведь не венчалась в церкви.
Но так как невеста должна быть молодой и красивой, я еще подкрасила щеки и губы.
Толпы собрались на улицах с пяти часов утра, чтобы видеть меня, проезжающей в коляске. Я не хочу их разочаровывать.
Большинству женщин позволено быть красивыми и молодыми в сорок девять лет, хотя их дети уже взрослые, а мужья на склоне лет. Этим женщинам можно уже начинать жить для себя. Только я — исключение. Я только начинаю свой путь. Свой трудовой, тяжелый путь. Но я не виновата, что я — основательница династии…
Потом я взяла темную пудру и попудрила нос. Когда заиграет орган, я заплачу. Я всегда плачу, когда слышу звуки органа. А когда я плачу, мой нос краснеет.
Господи, как сделать, чтобы хоть сегодня я была похожа на королеву!..
Только сегодня!.. Я так боюсь!..
— Какая ты молодая, Дезире! Ни одного седого волоска! — Сзади меня стоял Жан-Батист. Он поцеловал мои волосы. Я постаралась улыбнуться.
— У меня много седых волос, но сегодня я впервые покрасила волосы. Тебе нравится?
Он не отвечал. Он стоял в своей тяжелой мантии, а его лоб был увенчан короной королей Швеции. Он вдруг показался мне таким чужим, таким большим, и это был не мой Жан-Батист, а был Карл XIV Иоганн, король…
Он стоял перед рамкой с пожелтевшим листиком, висевшей на стене моего будуара. Он еще не видел этой рамки, этого листка. Он давно не заходил в мой будуар.
— Кто дал тебе это, девчурка?
— Старый листок из газеты, Жан-Батист. Самый первый, в котором написаны слова Декларации Прав человека.
Он сдвинул брови.
— Папа принес его много лет тому назад. Он был еще сырой от типографской краски. Я выучила текст наизусть. Сейчас этот листок поддерживает мои силы. Он мне нужен, знаешь ли… — И слезы заструились по моим щекам. — Знаешь ли, потому что я не родилась, чтобы быть королевой…
