Россия, полная решимости сохранить видимость опекунства, что имело место в случае с Августом II, перенесла эту роль и на его сына. Заключив союз с Австрией, она послала войска для того, чтобы вновь отправить бедного Станислава к себе домой. Так началась война за Польское наследство.
Зажатый между двух огней — братом, которого он совершенно не любил, и Францией, к которой он был привязан, — Мориц Саксонский выбрал, и на этот раз окончательно, Версаль.
Прибыв туда для получения указаний, он узнал еще об одной смерти, и это стало для него чувствительным ударом. Умерла очаровательная Аиссе, прекрасная черкешенка, спасенная из гарема турецкого султана графом де Ферриолем, чему в свое время аплодировал весь Париж, и отвергнувшая любовь самого регента ради любви к шевалье д'Эди [103]. Она была подругой Адриенны, и рядом с ней Мориц находил порой сладкие моменты утешения. Они были одного возраста, и Мориц любил ее...
По сути, эта война оказалась очень даже своевременной, ведь ему так необходимо было собраться с мыслями. Применяя к солдатам предписания своего трактата о военном деле «Мои мечтания», делая все, чтобы они жили лучше и чтобы их пореже убивали, быть может, он смог бы забыть, как много слез было пролито из-за любви...
Часть третья
Маршал Франции
— Вы удивительны, друг мой, — рассмеялся герцог де Ришелье [104]. — Король делает вам честь — а это случается редко, поверьте мне! — вызывая вас к себе. Более того, помня о нашей старой дружбе, он послал за вами меня. И вы чем-то недовольны?
— Я очень рад вас видеть! Рад я и провести с вами это время, к тому же я бесконечно признателен вам за то, что вы взяли на себя эту заботу. Но, говоря откровенно, я всегда чувствовал себя в Версале немного чужим! Размеры дворца, этикет, слишком торжественная атмосфера... Все это явно не для меня.
— Кстати, все это не очень-то нравится и Его Величеству! Но не волнуйтесь, там уже многое изменилось...
Находясь в карете де Ришелье, двое мужчин пересекли Булонский лес в направлении Версаля. Дружба Морица и Ришелье завязалась в сумасшедшие ночи времен Регентства. Может быть, оттого, что они были одного возраста, имели одинаковые пристрастия в плане женщин, оружия и прочих радостей жизни. А возможно, их объединяла общая склонность к бунту и безрассудство.
Они давно не виделись: Ришелье был губернатором в Лангедоке, а Мориц — генерал-лейтенантом, возвратившимся с Востока и устроившим зимние квартиры для своих войск в Декендорфе.
Но один остался придворным, допущенным в коридоры власти и способным вести несколько интриг одновременно, а другой, проходя путь от сражения к сражению, стал прежде всего солдатом, выковав себе репутацию отличного стратега и прекрасного воина. Сначала была война за Польское наследство, где Мориц отличился под Филипсбургом. Тогда принц Евгений Савойский, которого он вынудил сдаться (тот самый, что когда-то рекомендовал ему служить стране, от которой он сам отвернулся), заявил ему:
— Никогда бы не подумал, что сделаю Франции столь замечательный подарок!
Потом последовала война за Австрийское наследство, в которой Мориц Саксонский в полной мере проявил свои таланты. Сначала — в Рейнской армии, где под командованием маршала Бервика он действовал блестяще, проводя конкретные операции, которые подарили ему любовь солдат, пораженных как его заботой, так и той страстью, с которой он вел их за собой со шпагой в руке, крича, словно казак.
А потом он служил под командованием маршала де Белль-Иля и взял Прагу, идя по стопам своего знаменитого предка, маршала Иоганна-Кристофа Кенигсмарка. С той лишь разницей, что столетием раньше последний с радостью разграбил город золотых крыш, а Мориц, одержав победу, запретил мародерство и грабежи. И за это благодарные жители пришли в его лагерь, чтобы передать ему великолепный алмаз, носящий имя города... А потом, когда французские войска вынуждены были уйти, он обеспечил безупречное отступление, выводя своих людей из самых трудных ситуаций.
Перейдя под командование маршала де Брольи, заменившего заболевшего Белль-Иля, он командовал целой армией, когда Брольи был отозван и сослан, и обеспечил ей возвращение обратно во Францию.
Теперь он был готов к новым приказам и ждал нового назначения. Десять лет! Десять лет он воевал, не появляясь в Париже, кроме как на короткое время, но при этом почти каждый год он бывал на термальных источниках в Баларюке, в Лангедоке, где лечил последствия старого ранения, полученного под Крашнитцем, в результате которого ему порой приходилось пользоваться тростью. Морицу нравилось бывать в этой старой протестантской провинции, когда-то разоренной отменой Нантского эдикта, но в которой, несмотря ни на что, он нашел друзей, проводя политику умершего регента...
— Вы хотя бы представляете, что хочет от вас король? — вдруг спросил Ришелье, в обществе которого тишина никогда не затягивалась.
— Нет! Я много месяцев не видел его.
— А вы не думали о маршальском жезле? Ведь вы его заслужили! Да мы оба этого заслуживаем, если хорошенько подумать!
— Вы, конечно же, должны получить его первым, мой дорогой друг, — рассмеялся Мориц Саксонский. — А я на эдакую милость и не рассчитываю, если быть откровенным. Вы — герцог, человек родовитый, ведь вы носите славное имя де Ришелье; вас хорошо знают при дворе, и, что особенно важно, вы — католик, а я нет, вы — француз в отличие от меня...
— Ну, когда кардинал де Флёри находился у власти, это могло быть проблемой, но после того как он покинул нас, уйдя в лучший из миров, король не хочет больше слушать своего первого министра и стремится управлять по своему усмотрению, и это, кстати, вполне могло бы получиться. Что касается французского гражданства, то я хотел бы напомнить вам, что Бервик, принявший славную смерть при Филипсбурге, был англичанином и таким же незаконнорожденным сыном Якова II, как вы — Августа II. И раз уж вы упомянули о том, что Версаль для вас непривлекателен, я обещаю вам сюрприз...
— Хороший, я надеюсь?
— О, великолепный! Вы боялись напыщенной атмосферы? Так вот, ее больше нет: король безумно влюблен в женщину, самую веселую, самую духовную, какая только может быть на свете. Честолюбивая и умная, она долго держала его в ежовых рукавицах и, наконец, в последнее Рождество, позволила любить себя!
— Позволила? Что за слова!
— Это чистая
