Беседа, как и ожидалось, получилась не слишком продуктивной. О делах старшей дочери в семье знали мало, хотя и скрывали это изо всех сил. Туманова, судя по всему, не видали ни разу. Старший сын, Григорий Павлович, смуглый, но неуловимо похожий на белокожую сестру, может быть, и мог бы что-нибудь прояснить, но простоял все время у окна, знакомо вздернув подбородок и, кажется, воображал себя революционером в лапах охранки. В середине разговора прогрохотал по двору тарантас и явилась как к себе домой жилистая, загорелая, несмотря на весну, старуха, представилась соседкой и давней подругой хозяина, после чего взяла разговор в свои руки. Далее в основном ели, пили и говорили о современной молодежи, буквально пропадающей без должного руководства со стороны старшего поколения. Как именно следует руководить теми, кто руководства принять вовсе не желает, – так и не сошлись окончательно, но удовлетворение от обсуждения вопроса и сытного обеда получили.
Кое-что, впрочем, для себя Кусмауль все-таки уяснил. Да и еще одно везение, по наущению все той же бодрой старухи, его ожидало. Именно нынче приехала в деревню к родным и привезла своего жениха Ольга, бывшая горничная Софи. Не хочет ли Густав Карлович с ней побеседовать? Разумеется, хочет!
За небольшую мзду (Дашка обходилась ему куда дороже) крупная широколицая девка охотно сообщила Кусмаулю много интересных подробностей об отношениях Туманова и своей бывшей хозяйки, а также о прочих, связанных с ними обоими вещах. Попытался Густав Карлович расспросить и ее жениха, но здесь потерпел неудачу – русобородый богатырь не сумел понять почти ни одного выставленного ему вопроса. Или притворился?… Вспомнив свой давний промах с кухонным дурачком, Кусмауль почувствовал неприятное покалывание в печени, и раздраженно прогнал Калину вместе с Ольгой.
На обратном пути Густав Карлович уж не любовался весенней природой и не размышлял над делом, как собирался. Умаявшись за день, он дремал, погрузившись глубоко в шинель и прикрывшись поверх сыроватой полостью. В груди его посвистывало, а из уголка сероватых губ свисала ниточка слюны. Годы брали свое, хотя он и сопротивлялся им изо всех сил. Но что может человек против природного произмышления?
Софи сидела на кровати, подобрав под себя колени, и угнездив подбородок в углублении подушки. «Поза собаки» – так в детстве называла это положение сестры Аннет. Вопреки предположениям Аннет, поза эта служила Софи вовсе не для лая и кусания окружающих, а для самых сосредоточенных размышлений. И нынче, в первом уже часу ночи, когда свеча догорела, а любопытная круглая луна заглядывала в окно, Софи пыталась размышлять.
Как же все совместить в один узор? Туманов и Николай… Может ли такое быть? Вроде бы никак не получается. Николай был убит в случайном бою, похоронен в присутствии однополчан, с воинским салютом… Но может быть, были причины?… Случается всякое. И во всяких кругах. Говорят же, что государь Александр 1 на самом деле вовсе не умер в Таганроге, а остался жив и ушел в отшельничество… Может быть, юному Николаю просто до тошноты надоела его правильная, вычерченная по линейке жизнь, вот он и… Что? Превратился в босяка и ковбоя Мишку Туманова? Ерунда какая-то! И как же быть с рассказами Михаила о своем детстве и юности? Аристократ Николай просто не мог знать ничего такого, так как в этих годах жил сначала в богатом особняке, а потом учился в Пажеском корпусе. Нет! Все это решительно невозможно!.. Тогда что ж? Случайное сходство? Или…
Софи продолжала перебирать варианты, и в конце концов поймала себя на вполне серьезном рассмотрении истории, в которой фигурировали непременные цыгане, неизвестно для чего укравшие одного из близнецов прямо из спальни будущей баронессы… Как литератор и просто здравомыслящий человек Софи умела вовремя остановиться. Цыгане и разлученные близнецы – это было уже явно слишком для обыкновенной, а не романной жизни.
«Спать! – вслух приказала она себе. – Немедленно спать! Завтра приезжает Михаил и так или иначе все прояснится. Может быть, Иосиф сумеет понять, кто и за что убил бедную Лизу… А ведь она все-таки купила азбуку и пыталась по ней научиться читать. Теперь уж не научится… Черт! Черт! Черт! Спать!»
– ВЫ звали, Софья Павловна?! – в комнату просунулось расплывчатое в темноте лицо Ариши. Длинная белая рубаха мела дощатый пол.
– Нет, нет, Ариша! Это я о своем. Иди, спи.
– Полнолуние нынче, – помолчав недвижно, заметила девушка. – Бесы гуляют. Оттого и тревожно.
– Да. Возможно, все дело именно в гуляющих бесах, – согласилась Софи, отворачиваясь к стене. – Ты иди, Ариша, спи.
– Спокойной вам ночи, – горничная развернулась, и глянув через плечо, тихонько добавила. – А только иконку хоть какую в комнату поставить бы надобно… И чего противитесь? Коли не веруете, разве мешать станет? А нечистому – убыток…
– Потом, потом! – Софи, не оборачиваясь, протестующе замахала рукой. – Завтра, Ариша! Богословские споры вести я нынче, уж прости, не расположена…
Горничная тихонько вышла, притворив за собой дверь. Холодный свет луны рисовал на полу голубые ромбы. В разросшемся кусте орешника за окном неуверенно пробовал голос первый соловей.
Глава 36
В которой Кусмауль допрашивает Туманова и встречается в ресторане с Иосифом Нелетягой. Софи вспоминает Оле Лукойе и грустит во время ночного дождя
Туманов сидел на стуле тяжело, вдавившись задом в вытертое сиденье и опираясь об стол локтями. Глаза его были обведены темным, веки припухшие, губы обветрены и плотно сжаты. На скулах ходили желваки. Он был опасен и напоминал поднятого охотниками медведя.
Кусмауль находился у себя, в знакомом кабинете и потому ничего и никого не боялся. Он предвкушал. Множество удобных и приятных мелочей окружали его и оказывали ему поддержку. Пепельница с фигуркой богини правосудия (сам Кусмауль никогда не курил, берег здоровье, но чтобы разговорить посетителя, иной раз приходилось потерпеть дым…); чашка саксонского фарфора с видом Рейна (в ней он пил чай); щипчики для сахара с посеребренными ручками; письменный прибор из редкостного, коричневатого малахита… Все это и многое другое всегда находилось под рукой и обеспечивало старому следователю ощущение относительной устойчивости и неизменности мира. Конечно, он понимал, что все эти вещи скорее всего его переживут, и после его смерти малахитовый прибор будет также служить кому-то другому, кто и имени-то Густава Карловича знать не будет, но… Думать о подобных предметах – вредно для нервов и пищеварения. Потому не следует…
