На вечерней службе было в два, а то и три раза больше людей: прихожане завлекли своих родных и знакомых в надежде, что услышат подбадривающие слова проповеди. Священник, когда после речей его обступили прихожане, отпустил Дюмеля, и тот сразу же рванул к дому, где проживали Элен и Лексен. Он полчаса простоял на лестничной клетке, колотя и барабаня в дверь их квартиры, но ему так никто и не открыл. Казалось, что даже и соседей никого не было: за это время ни один человек не прошел мимо него, никто не выглянул из квартиры, чтобы посмотреть, кто и куда ломится. Взволнованный и опечаленный, Констан поспешил к университету.
Учебы там толком не происходило. Все, от студентов до руководства, взбудоражены вестями о развязавшейся войне между Польшей и Германией, об оказавшейся втянутой в это локальное, по сути не касающееся ее напрямую противостояние Франции и каждое занятие кто-то да и сворачивал тему в сторону, чтобы обсудить начало военного конфликта. Часть студентов отказывался ходить на занятия, объяснив это оказанием безвозмездной помощи нуждающейся Франции — многим в городе стала требоваться социальная помощь ввиду сокращений и увольнений, роста цен на продовольствие и занижения зарплат.
Дюмель был опустошен. События дня так навалились на него, что он даже не пытался попросить у неба послать ему сил и терпения. Констан медленно побрел к метро. Он вернулся к себе на квартиру. В коридоре собрались все его соседи и, конечно, обсуждали новость о вступлении Франции в войну. Кто-то поносил правительство за необдуманный и опасный шаг, который в скором времени обернется для страны бедой; другой считал необходимым и справедливым соблюдать заключенный договор для сохранения политического равновесия; третьи не рассматривали вопросы экономической и политической подоплеки, послужившие причиной объявления войны, а просто причитали, что это большая трагедия для всех людей.
Дюмель до самого вечера просидел в своей комнатке. Он даже не поужинал, а смотрел в окно на муравьиный бег горожан и слушал ставшие за день уже привычными крики газетчиков и громоподобные заявления из репродукторов. В коридоре соседи включили радио и слушали его. Все легли спать поздно и долго не могли заснуть, мучаясь от неизвестности. Засыпая, Констан решил на этих выходных съездить к родителям и заверить их, что всё будет хорошо. Война долго не продлится, это будет скорее малый региональный конфликт, который затянется, самое большее, до конца года, думал он. Но если вдруг война приобретет масштабы, если — не приведи Господь — начнется оккупация, необходимо внушить родным бежать в безопасное место, в другую страну, подальше от звуков пуль и взрывов гранат…
Наспех сформированные дополнительные дивизии с плохо обученными солдатами в кратчайшие сроки перебрасывались в разворачивающийся театр военных действий на границе с Германией, Люксембургом и Бельгией. Провожать эшелоны солдат выходил весь Париж, на вокзале лились слезы и разносились патриотические песни. Меньше чем через неделю после объявления масштабной французской мобилизации стали приходить волнующие сводки — боевые вести с фронта. Небольшие локальные столкновения сентября, поначалу весьма обнадеживающие своим исходом, особенно близ Саарбрюккена, позже стали вестись с переменным успехом: немцы, передислоцировавшись, активно начали предпринимать контратаку. Саарское наступление и провальная операция по захвату Западного вала стали причиной решения французского военного совета о немедленном прекращении любых наступательных действий. Воспользовавшись случаем, германские войска прорвали защитные укрепления, в то время как французы вернулись за линию Мажино. Больше масштабных претензий не предъявлялось и крупных сражений на фронте французы и немцы не вели, хотя стояли на границе лицом к лицу, глупо пялясь друг на друга и до побеления костяшек сжимая автоматы, желая размазать неприятеля в кровавое пюре. Начался многомесячный период так называемой «Странной войны».
Осень и зима текущего и сорокового года не принесли ошеломительных событий, связанных с участием Франции в борьбе с Германией, на земле — боевые действия уже переключились на море, и Франция задействовала свой морской флот. Каждый день появлялись новые газетные заголовки и новостные радиоэфиры: о формировании интернациональных дивизий в содружестве с Англией; об успехах и поражениях воевавших на польском фронте; о начале еще одной, советско-финской, войны.
Настроение парижан менялось несколько раз на дню. Кто-то работал сверхнормативно и валился с ног. Кто-то пересчитывал свои продуктовые запасы. Кто-то шел продавать личные ценные вещи, чтобы помочь себе или другим нуждающимся. Кто-то потерял работу — пусть даже мало оплачиваемую, скучную, но приносившую какой-никакой заработок. Кто-то за прошедшие недели военных действий потерял на фронте сына, мужа, брата, отца… Париж бурлил. Но если раньше это был горящий котел из пламенных сердец и смелых желаний, то сейчас в нем варились мрачные мысли, недовольства и душевные терзания от происходивших в семьях и всей стране потерь.
Семьи Дюмель и Бруно тоже ощутили, как военный конфликт ударил по политике Франции. Элен и ее коллег в один день собрал начальник отделения и сообщил вести из центрального почтового офиса, что они переводятся на режим особой работы в условиях чрезвычайного военного положения, что значило: помехи в выплате заработной платы ввиду неразберихи, творившейся в условиях перестройки экономики; сверхнормативная работа; дежурства в ночные смены. Лексен обозлился, когда услышал от своего работодателя, как его и до того малое вознаграждение урезают почти вдвое. Уйти с этой работы и найти новую сейчас было очень сложно, поэтому юноша решил что есть сил держаться за то, что есть: ведь Констан прав — никогда не знаешь, что будет завтра. На городском рынке, когда юноша с матерью вышли в раннее утро выходного дня закупить овощи и зерно про запас, было полно горожан: все скупали с лотков и прилавков даже продукты, на которые была аллергия, просто поддавшись сильнейшей панике. Город боялся перехода на карточную систему, ограничения товарных поставок, денежного обесценивания — боялись и сами же вгоняли Францию в кризис своим нездоровым потребительским спросом.
Дюмель каждую неделю навещал родителей. Отец всегда был дома: спокойное, богатое морскими дарами море теперь возмущалось и стонало от взрывов мин и тосковало о погибших солдатах в своих темных водах. На длительное время отсутствия работы он устроился водителем, развозя с торговой базы на окраине их селения продукты по магазинам. Пошивные предприятия правительство также не обошло стороной. Мать Констана каждое утро вставала еще раньше и возвращалась домой, к мужу, много позже, что категорически не нравилось обоим мужчинам семьи. Супруг предлагал, что ради нее станет отпрашиваться с работы дважды в день — пусть это и будет стоить ему части денег, — чтобы отвозить жену в большой город на работу и обратно, а Констан настаивал, чтобы она и вовсе переехала к нему и жила вместе с ним в крохотной комнатушке — в тесноте да не в обиде. Но владелец фирмы, сам мсье Клюшо, ближе к концу года решился на единственный безвыходный шаг, чтобы хоть как-то удержать финансы. Многие пошивные цеха стали закрываться, и единственным местом оставалось известное и крупное столичное предприятие Клюшо, поэтому все горожане стали обращаться именно сюда — заказы и работа росли, а времени на их выполнение не прибавлялось. Потому Клюшо перевел своих работников на работу на дому — приняв заказы в городской конторе, отработав в ней положенный день, сотрудники брали часть еще не исполненных заказов на дом и работали с ними, а затем, с готовыми, возвращались в цех, чтобы, вновь отработав на предприятии свои положенные часы, снова забрать новые одежды и вернуться с ними домой. Было жутко накладно, но хотя бы оплата сохранена полностью. В квартире супругов Дюмель стали вырастать горы одежд, на столе пестрели разноцветные бобины с мотками ниток, а швейная машинка размеренно постукивала, набивая стежки. Немолодая женщина жутко уставала, но старалась не показывать это мужу и сыну. Те же, понимая, как ей трудно, лишний раз готовили и приносили ей обед и ужин, чтобы она не стояла у плиты, а также помогали в работе хотя бы простыми занятиями: поменять или обрезать лишние нитки, рассортировать одежду, вручную пришить пуговицы. Когда у Констана выдавался свободный час между лекциями или службами при церкви, он, с заранее заготовленной едой, несся к цеху Клюшо, чтобы отдать матери скромный, но какой бы то ни было перекус.
