Он покрывал ее лицо жадными, ненасытными поцелуями, словно хотел наверстать то, чего был лишен все эти годы. Крепко сжимая ее в объятиях, он чувствовал каждый изгиб ее тела, вспоминая те дни у пруда…
— Тори, — бормотал он, целуя ее подбородок, шею, впадинку у горла, — Я никого, кроме тебя… Ни одну женщину…
Виктория откинула голову, забыв обо всем на свете, едва только его губы коснулись ее губ. До этого ей казалось, что его объятия, его поцелуи давным-давно стерлись из ее памяти.
Но она ошиблась. Каждое его прикосновение было до боли знакомым и щемяще волнующим. И когда он опустил ее на постель, ей и в голову не пришло сопротивляться.
Он придавил ее своей тяжестью, высвободил одну руку и сжал ее ногу выше колена, лаская и поглаживая.
— Я овладею тобой, Тори, — горячо прошептал Роберт. — Я буду ласкать тебя до тех пор, пока ты будешь не в силах пошевелиться. Ты не сможешь думать ни о чем, кроме моих поцелуев. — Его рука продвинулась еще выше по ее ноге — туда, где кончался чулок. — Я сделаю то, что должен был сделать давным-давно.
У Виктории вырвался стон блаженства. Она и не знала, как стосковалась по его поцелуям за эти долгие семь лет. Она словно летела куда-то, охваченная пламенем, которое он разжег своими поцелуями. Роберт внезапно убрал руку, и она вдруг поняла, что он возится с застежкой панталон и…
— О Господи, нет! — воскликнула она и уперлась руками ему в плечи, отталкивая его. Ее воображение мигом нарисовало ей эту картину — она лежит, раскинув ноги, а Роберт расположился на ней сверху. — Нет, Роберт, — повторила она, извиваясь под ним и тщетно стараясь высвободиться. — Только не это.
— Не поступай так со мной, — взмолился он. Внезапно тон его стал угрожающим. — Не смей дразнить меня, иначе я…
— Так вот чего ты всегда хотел от меня, не так ли? — воскликнула она, соскочив с постели. —Только это тебе и нужно было?
— Ну, не только это, но и это тоже, — пробормотал он, и в голосе его звучали отчаяние и боль.
— Господи, какая же я дура! — Виктория сжала ладонями горящие щеки. — Неужели тот жестокий урок, который я от тебя получила семь лет назад, ничему меня не научил?
— Ты тоже раскрыла мне глаза на многое, — с горечью заметил он.
— Пожалуйста, уходи, прошу тебя.
Он резко остановился на полпути к двери.
— «Пожалуйста»? Какая изысканная вежливость.
— Роберт, я прошу тебя так вежливо, как только могу.
— Но почему ты прогоняешь меня? — Он снова шагнул к ней. — Зачем упрямиться, Тори? Ты же хочешь меня, и сама это прекрасно знаешь.
— Это к делу не относится! — Только сейчас Виктория к ужасу своему осознала, что он прав. Несколько секунд она смотрела на него, раскрыв рот, но потом все же умудрилась взять себя в руки и промолвила достаточно спокойным тоном:
— Ради Бога, Роберт, ты хоть понимаешь, что делаешь? Мне вот-вот откажут от места. А я не могу этого допустить. Если тебя застанут в моей комнате, меня в ту же секунду вышвырнут отсюда вон.
— Правда? — Казалось, его всерьез заинтересовала эта перспектива.
Она постаралась взять себя в руки и медленно, с расстановкой произнесла, чеканя каждое слово:
— Я прекрасно понимаю, что ты не питаешь ко мне ни капельки сострадания. Но во имя всего святого, оставь меня в покое!
Ей было противно, что она унизилась до мольбы, но у нее не было выбора. Рано или поздно Роберт уедет отсюда и вернется к своей прежней жизни. А здесь ее жизнь.
Он склонился к ней, голубые глаза его смотрели жестко и пристально.
— Почему тебя это так волнует? Готов поспорить, ты не в восторге от этого места.
Тут Виктория не выдержала. Есть же предел человеческому терпению!
— Конечно, я не в восторге, — огрызнулась она. — Неужели ты считаешь, что мне нравится нянчиться с этим маленьким извергом? Неужели мне приятно, что его мать обращается со мной как с собакой? Подумай, Роберт. Если сможешь, конечно.
Роберт, конечно, пропустил ее сарказм мимо ушей.
— Тогда зачем тебе здесь оставаться?
— Да потому что у меня нет выбора! — вспылила она. — Ты понимаешь, что это значит? Понимаешь? Нет, конечно, откуда тебе это знать. — Она резко отвернулась, не в силах больше глядеть на его наглую, самодовольную физиономию. Ее всю трясло.
— Тогда почему ты не выходишь замуж?
— Да потому что… — Она судорожно глотнула. Не может ведь она сказать ему, что не вышла замуж только потому, что ни один мужчина не мог с ним сравниться! Пусть его ухаживания оказались всего лишь хитрым притворством, все равно она была тогда так счастлива, как уже никогда не будет, и вряд ли ей удастся найти того, кто заставит ее забыть те волшебные два месяца.
— Уходи, прошу тебя, — еле слышно прошептала она. — Уходи.
— Мы еще не закончили. Тори.
Она не обратила внимания на то, что он вновь назвал ее Тори, и твердо сказала:
— Нет, все кончено. И лучше бы никогда и не начиналось.
Минуту Роберт пристально смотрел на нее, потом наконец произнес:
— Ты переменилась.
— Да, я уже не та девочка, неопытностью которой ты намеревался воспользоваться, если ты это имеешь в виду. — Она стояла перед ним, расправив плечи и гордо вздернув подбородок. — С тех пор прошло семь лет, Роберт. Я теперь другая. И ты тоже стал другим.
Ни слова не говоря, Роберт вышел из комнаты и направился к себе.
И о чем, черт возьми, он думал?
Да ни о чем, в том-то и дело. Это единственное объяснение его поступкам. И зачем, спрашивается, он постарался избавиться от подопечного Виктории и тайком прокрался в ее комнату?
— Да потому, что она возвращает меня к жизни, — ответил он сам себе.
Он уже забыл, когда в последний раз так билось сердце и бурлила в жилах кровь, когда он так желал кого-нибудь.
Нет, не совсем так. Он, конечно же, помнил. Это было семь лет назад. Когда он обнимал Тори.
Он был рад, что эти годы тоже не принесли ей счастья. Она, расчетливая авантюристка, только и мечтавшая о том, как бы повыгоднее выйти замуж, стала гувернанткой — более унизительное положение, наверное, трудно себе представить.
Да, ей не повезло в жизни — она бедна и зависима. Что ж, пусть его душа навсегда умерла, но он по крайней мере хотя бы свободен и может делать то, что ему вздумается. А Виктория вынуждена цепляться, как за последнюю соломинку, за работу, которую ненавидит, и каждую секунду трястись, что ее уволят без рекомендательного письма.
И тут его осенило. У него есть возможность и добиться ее, и отомстить ей. Мысль его лихорадочно заработала. Если ее хозяева застанут их вместе, то после этого они вряд ли доверят ей воспитание их драгоценного Невилла.
Виктория окажется на улице без гроша. Скорее всего к отцу она не вернется — гордость ей не позволит. Она останется одна, все от нее отвернутся.
