Деций вздрогнул, выпустил Марию из рук и произнес глухо:
— Ты сонная, измученная… я велю отнести тебя домой.
Когда Мария пришла в себя, лектика была уже готова.
Муций закутал Марию в тонкий теплый гиматион, взял на руки, расцеловал и усадил в лектику.
Проходя через остиум, он указал ей на мозаичную надпись — «Salve»[2] и сказал:
— У себя добавлю: Мария. Хорошо?
— Хорошо!
— А стены украшу разными картинами.
— Хорошо. Возвращайся только скорее.
— Вернусь, как можно скорее, — ответил он и ушел в дом.
— Знаешь, я не понимаю тебя; почему ты ее отправил сегодня домой? упрекнул его Марий.
— Видишь ли, только неопытный человек сразу выпивает дорогое вино. Гастроном пьет его глотками, а Мария есть самое лучшее вино, которое я когда-либо встречал!
— Добавь: «и пробовал».
— Ну да, но ведь я изучал не только практику, но и теорию. Я знаю наизусть целые отрывки из «Ars amandi» и «Remedia amoris»[3] Овидия. Из того, что я слышал и видел, я понимаю, что она не платная, а женщина, одержимая Эросом. Астарта горит в ее крови, но сердце ее спит, и если бы я не уступил ей сегодня, завтра она не захотела бы и смотреть на меня. Теперь долгое ожидание привлечет ее ко мне надолго, а может быть, и навсегда. Почем знать? Может быть, я войду с ней в конкубинат, она достойна этого.
— Может быть, ты и прав, но я бы не выдержал. Пойдем к остальным, они там веселятся все лучше и лучше.
— Хорошо. Или знаешь что? Пришли-ка ты мне лучше сразу ту белобедрую нимфу. Должен же я вознаградить чем-нибудь такую тяжкую победу над собой.
— Ах, вот ты как! — засмеялся Марий и вышел, Через минуту в атриум вбежала задыхающаяся белокурая полная девушка и послушно остановилась перед Муцием.
— Ну, что сатиры? — весело беря ее за подбородок, спросил он.
— Не поймал меня ни один, — ответила она и, поощренная свободным обращением патриция, прижалась к нему.
Муций толкнул девушку к дверям кубикулума и произнес стремительно:
— Получишь сто драхм, если постараешься!
Девушка заглянула в его горящие глаза возбужденным взглядом, задорно прищурилась и, показав кончик розового языка, проговорила тоном похвальбы:
— Я все умею. Меня учила сама Коринна.
Предсказания Муция оправдались: возбужденный им огонь вспыхнул в душе Магдалины ярким пламенем. Сердце ее до того затосковало по Децию, что она ушла от Мелитты, чтобы в тиши уединения наслаждаться грезами о будущем счастье и избегнуть искушения, таившегося в доме гречанки: уступить кому-нибудь другому до приезда Муция.
Но проходили дни и недели без всяких известий. Мария тосковала, плакала и напрасно высматривала желанного посланца.
Впервые после долгих лет своего увлечения Иудой она вновь испытывала чувство тревожного ожидания и глубокое горе и разочарование.
А между тем вернулись неожиданно пилигримы из Галилеи, целые и невредимые, но какие-то странные.
Когда Мария с радостным криком бросилась к ним навстречу, то привет ее был принят с какой-то необычной сдержанностью. Холодом повеяло на нее.
Лазарь только раз поцеловал ее и отправился к себе, а сестра, болтливая Марфа, обычно уже издалека осыпавшая множеством услышанных сплетен и новостей, сказала только:
— Симон остался еще… Я страшно устала… Мул пал у нас по дороге… Я рада, что застаю тебя дома!
Марфа, против обыкновения, ни о чем не расспрашивала прислугу, никого не выбранила, не отдала никаких распоряжений, а, оставшись вдвоем с Марией, посмотрела на нее глубоким взглядом своих черных глаз и проговорила, словно во сне:
— Столько мы видели, столько мы слышали, что голова кругом идет… — она провела рукою по лбу и добавила почти печально:
— Иди и ты спать… может быть, тоже иной проснешься…
— Что с вами стало? — почти со страхом воскликнула Мария.
— Мы познали истину! — серьезно ответила Марфа, укладываясь спать.
Мария удалилась с чувством горечи. Ушли свои, близкие, а вернулись чужие, точно их подменили в дороге.
Сначала Мария предполагала, что это временное настроение, может быть, результат усталости от долгого путешествия. Но вскоре она убедилась, что брат и сестра действительно изменились, в особенности Марфа, которая теперь занималась хозяйством нехотя, словно по принуждению, без той заботливости и старательности, какими она отличалась раньше.
И прислуга, которую она раньше так крепко держала в руках, стала распускаться, подметив, что госпожа теперь смотрела сквозь пальцы на разные непорядки, а если и вспылит по-прежнему, то потом сама жалеет об этой вспышке, почти раскаивается в ней, стараясь загладить ее ласковым словом.
Трудолюбивый Малахия тоже совершенно обленился. По целым дням он фамильярно лежал вместе с Лазарем в саду на траве, ведя с ним какие-то долгие разговоры и умолкая при малейшем приближении Марии. Это не были какие-нибудь специально мужские дела, утаиваемые от нее, как от женщины, так как и Марфа частенько принимала живое участие в этих беседах.
Когда же вернулся Симон, то все они вчетвером до поздней ночи засиживались на завалинке, ведя долгие и, по-видимому, интересные разговоры.
Магдалина пыталась подслушивать их с крыльца, но они обычно говорили тихо, вполголоса, как люди, ведущие важное совещание, но однажды ей удалось подслушать кое-что относительно себя.
— Я вижу, — услыхала она голос Марфы, — что Мария давно уже не выходит из дому, замечаю, что она значительно успокоилась. Может быть, благодать, полученная нами, стала уделяться и ей…
— Это было бы новым доказательством! — заговорил Симон.
— Разве мало всех тех доказательств, которые мы видели? — с живостью прервал его Лазарь. — Ты все еще сомневаешься, Симон?
Затем разговор притих, потом заговорил Малахия. Мария внимательно прислушивалась и уловила вопрос:
— Когда?
— Скоро! И принял наше приглашение…
— Осанна! — с энтузиазмом воскликнула Марфа, и возглас ее хором повторили мужчины.
Наступило долгое молчание, затем снова послышался шепот голосов, и шептались долго. Разошлись только тогда, когда пробила третья стража.
Тогда Мария вбежала в комнату Марфы и с жаром напала на нее.
— Марфа, я слышала, что вы что-то говорили обо мне! Что это за благодать, которая должна меня осчастливить? Я хочу знать! Я твоя сестра, может быть, и легкомысленная, но все же лучшая по отношению к вам, нежели вы ко мне после этого проклятого путешествия…
— Проклятого?! Ты не понимаешь своего кощунства! — схватила ее Марфа за руку. — Немедленно возьми слова свои назад, скажи: святого, святого!..
