– Позволяю… – Туманов взял список двумя пальцами и опустил в карман. – Как бла-ародный че-о-эк… – сощурив глаза в щелки, передразнил он.
– Хам! – пробормотал Ряжский себе под нос и зашагал прочь, яростно размахивая тростью.
– Спасибо, Константин! – крикнул ему вслед Туманов.
Дуня оставила коляску, нанятую в Луге (до Луги она добиралась поездом, так выходило куда дешевле), на улице и прошла в незапертые сени.
– Есть кто живой?
На голос вышла невысокая, слегка тяжеловатая для своего роста девушка с губками сердечком и пшеничной косой, перекинутой через плечо. Она на ходу вытерла об передник испачканные мукой руки, глянула на Дуню приветливо и, помедлив, словно подбирая слова, ответила:
– Софья Павловна и Михаил Михайлович в сад ушли. Что над речкой, где в озеро впадает, – слова сопровождались поясняющим движением руки, из которого следовало, где именно расположен прибрежный сад. – Я – Ариша, горничная. Может, вам чем сейчас услужить?
– Здравствуй, Ариша! Я – Дуня Водовозова, подруга твоей хозяйки, из Петербурга. Погода хороша, пожалуй, я пойду их сыщу…
Ариша молча повторила указующий жест и присела в неуклюжем реверансе. Дуня не сумела сдержать улыбки, и подумала о том, что многое вокруг Софи Домогатской выглядит смешанным по жанру и классам, и слегка пародийным. Не является, а изображает, и при этом чуть-чуть само над собой подсмеивается. То, что это тонкое наблюдение относится и к ней самой, попросту не пришло Дуне в голову.
Сам берег Череменецкого озера зарос ивовыми кустами. На взгорке раскинулся ничем не огороженный сад. В саду одуряюще пахло яблоневым цветом, и ошалело заходились в весенних серенадах какие-то птицы, из которых Дуня сумела признать только зябликов и дроздов. Цветущие деревья на свеже-зеленой траве, похожие на бал кружевных щеголих, отбрасывали тень и дробили пространство таким образом, что среди них трудно было что-нибудь разглядеть. Порывы ароматного ветра, прилетавшего с цветущих лугов, срывали розоватые лепестки, кружили их и шевелили влажные ветви, создавая полное впечатление неспешного танца. Наслаждаясь после городской копоти и духоты, Дуня медленно прошлась среди деревьев, трогая стволы и срывая цветки с низко-опущенных ветвей. Потом, никого не встретив, хотела уж позвать Софи, но тут же услышала, а после и увидела обоих.
На небольшом лужке, какой-то непонятной силой образовавшемся посреди сада, Туманов и Софи сидели, прислонившись спинами друг к другу в кружевной тени огромной старой яблони. Мятлик, поповник и тимофеевка скрывали их обхваченные руками колени. Запрокинутая голова Софи лежала на плече мужчины, она смотрела на качающиеся цветущие ветви. Куда смотрел Туманов, равно как и выражение его лица, Дуня разглядеть не сумела.
Оба негромко пели. Туманов, как более музыкально одаренный, вел, Софи подхватывала. Сначала была какая-то протяжная малороссийская песня про Маричку и Иванку. Когда Дуня подошла уже почти вплотную, пели романс.
…Не повторяй мне имя той,
Которой память – мука жизни,
Как на чужбине песнь отчизны
Изгнаннику земли родной.
Не воскрешай, не воскрешай
Меня забывшие напасти,
Дай отдохнуть тревогам страсти
И ран живых не раздражай.
Иль нет! Сорви покров долой!..
Мне легче горя своеволье,
Чем ложное хладнокровье,
Чем мой обманчивый покой.
Закончив, они не обернулись друг к другу и не сказали ни слова, но так насыщенно было это молчание, обрамленное голубым ветреным небом и ароматом цветущих деревьев, что Дуня, еще помедлив, пошла назад к поселку, отказавшись от встречи, ради которой она пожертвовала нечастым выходным днем и проехала немало верст.
– Ты не успел приехать, и уезжаешь снова, – Софи стояла рядом с Тумановым и смотрела на него снизу вверх. Достаточно было протянуть руку, чтобы дотронуться до ее волос, плеча, кончика тонкого носа. Михаил не решался этого сделать. Ему казалось, что, протянув руку, он встретит пустоту. И тогда нельзя больше будет обманывать себя.
– В этот раз недалеко и ненадолго. Волхов… Ты понимаешь, здесь есть множество неиспользованных возможностей. Иосиф рассказывал мне, что в древности Волхов был едва ли не главной транспортной дорогой северо-запада, а теперь… А хочешь, поедем со мной, увидишь все своими глазами? Занятий в школе у тебя нет. Возьмем хорошую коляску, будем останавливаться в трактирах или прямо в деревнях, пить квас и пиво, спать на сенниках… Хочешь?
– Михаил, окстись! Что скажет на твои планы Лукьянов?
– Плевать на Лукьянова!
– Нет уж! Если ты хочешь делать дела – делай их без меня. Я не умею быть незаметной, ты это знаешь. Вспомни хоть ткацкую фабрику. Я буду во все лезть, и вам только мешать. А вот после, когда ты, наконец, все закончишь… Ты уже воспользовался тем списком, который дал тебе Константин?
– Я поручил это Измайлову. Он сейчас разбирается… Да, конечно, ты права, – погас Туманов. – А что ты будешь делать? И где?
– С твоего позволения, я останусь здесь, в Доме Туманова. Ты не против?
– Нет, конечно. Но почему?
– Мне хочется поработать, а тут просто некому меня беспокоить. И всегда, если пожелается, можно поболтать с Иннокентием Порфирьевичем или с Иосифом. Здесь спокойней, потому что здешний люд принимает меня такой, какая я есть. Я… я никому не должна объяснять, что я такое, и почему не делаю этого или того. Я только теперь поняла, почему ты жил и живешь тут…
– Хорошо, – кивнул Михаил. – Ты будешь работать и ждать меня здесь. Это мне нравится.
Дозорный зафиксировал вспыхнувший пожар в 10 часов вечера с минутами. Стояла белая, но сумрачная из-за налетевших с Ладоги туч ночь, и уже после подачи сигнала колоколом небольшое время ушло на колебания: вывешивать черные шары, как положено в дневное время, или зажигать фонари. Решилось в пользу ночного времени, и на пожарной каланче Петровской части вывесили три фонаря.
Внизу уже кипела деловая, серьезная суета. Все в службе было приспособлено к скорейшему выезду: хомуты висели на цепях у дышел, приученные возбужденные кони сами вдевали головы в хомуты, и достаточно было небольших их усилий, чтоб хомуты сами снимались с пружинного крючка. Мгновенно закладывались постромки. Спустя пять минут после получения сигнала команда уже выезжала. Пожарные вскакивали в повозки едва ли не на ходу, каждый на строго определенное место, по пути натягивая толстые серые куртки и порты.
Обоз с грохотом и звоном мчался по улицам, как всегда привлекая ошеломленное внимание прохожих. Впереди ехал на верховой лошади пожарный-«скачок», который непрерывно трубил, чтобы давали дорогу пожарным. За «скачком», горячась и закусывая удила, неслась квадрига – четверка гнедых могучих лошадей с развевающимися гривами, запряженная в в выкрашенную в ярко-красный цвет линейку. На длинной повозке с продольными скамьями спина к спине сидели пожарные в сверкающих касках. Под скамьями лежали багры, лестницы и другие пожарные приспособления. Впереди, на козлах сидел кучер-пожарный, а рядом с ним стоял трубач, который попеременно трубил и звонил в колокол. За ними размещался богатырского роста брандмейстер в зеленом офицерском сюртуке. Каска на его голове была посеребренной. Около козел возвышалось древко с развевающимся пожарным знаменем красного цвета с золотой бахромой, кистями и эмблемой Петровской пожарной части.
