продолжает знакомить вас с актрисами.
— Чтобы знакомиться с актрисами, Вольтер мне не нужен. «Комеди Франсэз» и «Гранд-опера» — как две корзины, полные прекрасных цветов, которые мне предстоит собрать...
— И кто сейчас ваша фаворитка?
— Ну-ну, Фолар, не вынуждайте меня разбалтывать тайны.
Впрочем, это проявление порядочности не имело ни малейшего смысла, ведь никакой тайны не было.
Любовные похождения Морица давно стали излюбленной темой светских сплетен в столице. Место Марии-Анны Данжевилль, на время одолженной у маркиза де Мирабо [116], сейчас делили между собой очаровательная мадемуазель Наварр, актриса из «Комеди Франсэз», и крошка Желен, которая «его постоянно подводит и которую ему пару раз даже хотелось утопить». Однако их обоюдное присутствие ничуть не мешало ему посещать сомнительный «салон» мадам де Ля Попелиньер, дочери Флорана Данкура [117], расставшейся с супругом-откупщиком из-за связи с герцогом де Ришелье. Мориц был завсегдатаем этого салона, который, впрочем, ни в какое сравнение не шел с литературными салонами мадам дю Деффан [118] или мадам д'Эпине [119]. Помимо всего перечисленного, к началу военной кампании Мориц нанял трех или четырех куртизанок. И местных красавиц тоже не оставлял без внимания. Он дошел до того состояния, что не мог обходиться без женщин, и именно во множественном числе — чем их было больше, тем сильнее росли его аппетиты. Будучи честным с самим собой, Мориц в глубине души признавал, что такая распущенность может иметь весьма скверные последствия для уже немолодого мужчины, который и без того занимался делом крайне изнурительным. Но он не желал об этом думать слишком долго.
Фолар уехал, а Мориц решил прилечь, чувствуя, что смертельно устал, пытаясь произвести на друга впечатление, будто он «на высоте». Ему настолько нездоровилось, что он даже пригласил Сенака, доктора, прикрепленного к нему по приказу короля, к которому он старался обращаться как можно реже — его предписания, за исключением кровопусканий, пилюль и клистиров, Морица не устраивали.
Сенак обнаружил приступ водянки, вызванный осложнением венерического заболевания, из-за которого пациент испытывал острую боль. Поэтому со всей строгостью, на которую он был способен, доктор заявил:
— Если хотите жить долго, господин маршал, вам придется быть благоразумным.
— Что вы имеете в виду?
— Прежде всего, что вам следует некоторое время оставаться в постели... одному.
— В постели? — недовольно воскликнул больной, пропустив мимо ушей вторую часть совета. — Но я должен вернуться на свой боевой пост во Фландрии уже на следующей неделе!
— Так пусть вас везут туда на носилках.
— Солдат на носилках? Вы издеваетесь надо мной, не так ли, господин Сенак?
— Человек либо болен, либо нет. Вот кардинал де Ришелье, например, не был таким привередливым, и дворянские грамоты вручал, находясь на носилках.
— Он был служителем церкви! А я — военный.
— А что, военному жить не хочется?
— Речь идет не о том, чтобы жить, а о том, чтобы вернуться на свое место! — проревел Мориц. — Сделайте же что-нибудь! Мне же плохо, черт возьми, вы должны облегчить эту боль!
— Это я и собираюсь сделать. В нижней части живота у вас скапливается жидкость. Я сделаю прокол... Но помогут вам только отдых и покой, — добавил врач, бросив выразительный взгляд на потолок, откуда доносился стук каблуков и отзвуки песни.
Мориц хрипло усмехнулся:
— Ну, так и быть — на сегодня. В любом случае мне слишком плохо.
— И на том спасибо.
Как и следовало ожидать, на следующей неделе Мориц отправился во Фландрию, где французская армия ждала своего главнокомандующего. Опасаясь, как бы улучшение самочувствия не сошло на нет, Мориц пришел к выводу, что все-таки стоит послушаться совета своего врача, поэтому весь путь он проделал на носилках. Размеренный шаг лошадей причинял ему меньше боли, чем тряска в карете. Таким образом они прибыли в Мобёж, где маршала разместили в приличном доме, который Сенак охранял чуть ли не с военной строгостью. От него не укрылось то, что в соседнем жилище расположились три или четыре хорошенькие женщины, которые только и ждали внимания со стороны маршала. Как оказалось, беспокоился он не напрасно: 18 марта случился новый приступ заболевания, да такой сильный, что врач всерьез начал опасаться за жизнь своего прославленного пациента. Сенак вновь сделал прокол, дал Морицу успокоительных средств, и боль отступила, оставив место для мыслей о военной стратегии. Шестидесятитысячная армия отправилась из Мобёжа в Варнетон. Левое крыло было направлено к Лиллю и Орши, в то время как центральная часть и правое крыло спускались вниз по обоим берегам реки Эско. В ночь с 30 апреля на 1 мая французы вновь осадили город Турне. Едва войска заняли позиции, разведка доложила, что герцог Камберлендский, тоже с шестидесятитысячной армией, состоящей из англичан и голландцев, сосредоточил свои войска в Суаньи, отрезав тем самым французам путь к Валансьену и Конде.
Мориц сразу понял опасность такой расстановки сил. Оставив двадцать тысяч воинов под Турне, он с сорока тысячами направится к Лезу, где 8 июня к нему должны были присоединиться король и дофин. Битва была неизбежна. Потом она получит название битвы при Фонтенуа, в честь деревни, у которой занимали позиции французские войска.
«Маршал приказал возвести три редута перед линией фронта, а также вырыть широкий ров, чтобы защищать подступы к деревне Фонтенуа. Издалека эта ловушка не видна. Высокие деревья заграждают дорогу. Деревенская колокольня возвышается над равниной. Войска клином расставлены вдоль дороги: на первой линии расположена пехота, состоящая из французских и швейцарских гвардейцев, далее — две линии кавалерии. За этой тройной линией стоят несколько крупных полков пехоты, затем эскадроны Королевского дома и личных телохранителей, жандармы, гренадеры, мушкетеры и, наконец, кирасиры и карабинеры...»
Граф фон Левендаль, находившийся в свите короля Людовика XV, не скрывал своего восхищения и предвкушал победу:
— Какой прекрасный день для короны, сир! Этим людям не уйти от маршала! — возбужденно кричал он, показывая в сторону английских войск, которые уже виднелись вдали.
Тем временем кто-то из королевской свиты расхохотался: Мориц, осматривающий поле предстоящей битвы, решил поприветствовать короля. Ночью у него снова случился приступ болезни, боль была нестерпимой, и передвигался он на небольшой повозке, сделанной из ивовых веток, в которую была впряжена четверка лошадей.
— Прекрасная вещь — вера, — усмехнулся принц де Конти. — В самом ли деле вы, Ваше Величество, верите, что эта старая развалина в состоянии выиграть хоть какую-нибудь битву? Или же самое время нестись во
