— Итак, это бесповоротно? На следующей неделе? Неужели у вас хватит духа так надолго оставить Каир сиротой?
— Полагаю, что Каир сумеет утешиться, — сказала, рассеянно слушавшая его, Зинаида с мимолетной улыбкой.
— Напротив, мы все облачимся в глубочайший траур и не снимем его, пока вы не вернетесь. Правда, Френсис?
— По крайней мере, у меня нет основания облачаться в траур, — объявил Марвуд. — Господин фон Осмар был так любезен, что пригласил меня в Луксор. Вы знаете об этом, фрейлейн?
— Да, папа сказал мне вчера.
Зинаида произнесла это очень холодно и не поддержала приглашения отца, как этого требовала вежливость, но Марвуд как будто не заметил этого. Зато Гартлей воскликнул с комическим негодованием:
— Ну, конечно, тебе всегда предпочтение, счастливец! Здравствуйте, господин Эрвальд! Вы слышали, какая нам предстоит утрата? Вы ведь еще несколько недель пробудете в Каире.
— Наши планы уже изменились, — сказал Рейнгард. — Мы уезжаем послезавтра в Луксор; Зоннек вместе с профессором Лейтольдом хочет покопаться в царских гробницах.
Сверкающий гневом взгляд, какого никак нельзя было ожидать от тусклых глаз Марвуда, упал на молодого человека, а потом перешел на Зинаиду. Она и теперь ни словом не выразила одобрения, но ее глаза изменнически заблестели таким счастьем, что Марвуд прикусил губу.
Между тем Гартлей не то смеясь, не то сердясь воскликнул:
— Вы тоже? В таком случае мне остается только желать, чтобы на Египет напали нубийцы, и наш полк был спешно командирован на Нил, разумеется, с продолжительной остановкой в Луксоре.
Он вдруг замолчал и с поклоном отступил, потому что к ним направлялась, шурша шлейфом, жена его командира; она обратилась к нему и его товарищу, к великому неудовольствию последнего. Необычайная молчаливость Марвуда ничего не дала, потому что тем многоречивее была дама. Она приходилась ему дальней родственницей, интересовалась новостями, полученными им из дома, и безнадежно втянула его в разговор, который он не мог оборвать, не будучи невежей. Но он видел, что Зинаида с Эрвальдом направилась к двери и вслед за тем вышла на террасу.
Через широкую дверь посередине на мраморные плиты падала широкая полоса света, остальная же часть террасы была погружена в полумрак. В противоположность душным залам с их ярким светом и суетой здесь царили тишина и пустота. Зинаида и Рейнгард остановились. Внизу расстилался темный сад; из мрака ночи к молодым людям подымался сладкий аромат цветов, как таинственный привет издалека, а над ними сверкали и мерцали на черном небе звезды. Но на этот раз взор молодого человека не стремился в бесконечную даль, а остановился на стройной белой фигуре, прислонившейся к балюстраде; ведь и он видел, как заблестели глаза Зинаиды при известии, дававшем ей возможность надеяться на свидание. Они говорили о посторонних предметах, но голос девушки звучал сдержанно, глухо, а в тоне Эрвальда была какая-то особенная мягкость, вообще несвойственная ему.
— Лорд Марвуд едет с вами в Луксор? — спросил он.
— Отец пригласил его. Я же…
— Вы бы этого не сделали? — договорил он.
— Нет! — твердо сказала Зинаида.
— Боюсь, что он это подозревает, — насмешливо заметил молодой человек. — Но он обладает величайшей настойчивостью. Впрочем, вы можете и меня упрекнуть в том же, но я торжественно заявляю, что неповинен в принятии такого решения; вся ответственность за него ложится на профессора Лейтольда. Я узнал о поездке только вчера вечером.
— Вы буквально оправдываетесь, точно в каком-нибудь преступлении. Почему это?
— Потому что мне тоже очень не хотелось бы оказаться непрошенным гостем. Зоннек и Лейтольд, наверно, будут посещать вас.
— Наверно. Это само собой разумеется, так же как то, что мы будем им рады.
— А мне?
Зинаида молчала.
— А мне? — повторил Рейнгард. — Вы не сказали ни слова, когда я упомянул о нашей поездке. Я даже не знаю… можно ли мне навестить вас.
Девушка и теперь ничего не сказала, но подняла глаза; они ответили, и достаточно ясно.
Эрвальд подошел ближе и нагнулся к ней.
— Зинаида… можно мне прийти к вам?
Услышав свое имя, она слегка вздрогнула, но не остановила Рейнгарда, не бросила гневного взгляда на дерзкого, осмелившегося заговорить с ней в таком тоне; ему прощалась смелость, которая никогда не была бы разрешена Марвуду, и он почувствовал это.
«Счастье, в котором тебе будет завидовать весь Каир», — сказал Рейнгарду Зоннек. Да, это был драгоценный подарок! Красивая, окруженная поклонением девушка, с которой было связано княжеское богатство. И этот подарок мог достаться ему, стоило ему только захотеть!
Рейнгард не был бы мужчиной, если бы эта мысль не опьянила его, если бы его любовь к самостоятельности, его пылкое стремление к свободе устояли перед ней. Фантастические планы будущего отступили далеко назад, он видел перед собой только «прелестную действительность».
— Можно? — спросил он еще раз, но настойчивее, горячее.
— Приходите! — тихо слетело с губ Зинаиды и, как будто повинуясь внезапному порыву, она, вытащив из букета на своей груди розу, протянула ее молодому человеку.
Она не противилась также, когда он удержал руку, протянувшую ему этот душистый подарок, и поднес ее к губам.
В это мгновение на освещенные плиты легла тень; на пороге стоял лорд Марвуд. Он не мог видеть поцелуя из-за темноты, но видел, что они стоят очень близко друг к другу и поглощены тихим разговором, который при его приближении тотчас смолк. Он медленно подошел к Зинаиде; Эрвальда он как будто не замечал.
— Вы покинули нас, мисс! Ваши гости скучают без вас, и господин фон Осмар всюду вас ищет.
Зинаида быстро овладела собой; она была настолько светской дамой, что не выдала себя ни взглядом, ни движением, как ни неприятна была ей, эта неожиданная помеха. Она повернулась к Марвуду и ответила совершенно непринужденно:
— В комнатах душно и жарко. Папе следовало принять мое предложение и включить в программу сад, но он нашел, что это рискованно зимой. Однако я пойду к нему. — И она, слегка кивнув обоим, ушла.
Марвуд не пошел за ней. Он уже давно заметил розу в руке Рейнгарда, а взглянув на букет Зинаиды, понял, откуда она. Вид у него был, как всегда, холодный и высокомерный, но его лицо покрылось зеленоватой бледностью. Очевидно, существовала-таки причина, по которой его природная холодность изменяла ему, и это была его любовь к прекрасной дочери Осмара. Правда, он видел, что она не отвечает на его чувство, но стремился к обладанию ею со всем упорством своей натуры. Ревность бурно вспыхнула в его душе.
