– Клинок не забудьте. По казацкому обычаю. Как Ермак Тимофеевич шерть принимал.
Петр Албычев попросил у дяди Александра кинжал и воткнул его в еловый столб под крестом. Но чего-то еще не хватало. Сын боярский спросил женщин:
– Не найдется ли у вас золотишка?
На дощанике замялись. Бабушка Федора давно пожертвовала обители свою золотую кузню. Марья бросила золотые украшения, уходя из Кремля. Только на тетке было надето множество колечек, подвесок и обручей, но она берегла свое золото как Кощей Бессмертный. Марья была уверена, что она пожалеет, но тетка сняла с запястья тяжелый золотой обруч и кинула его сыну боярскому. Петр положил обруч в деревянную чашку и сказал кормщику:
– Дед, доставай бочонок, не скупись!
Старый кормщик оторопел:
– Какой бочонок?
– Будто не ведаешь, старый?
– Вино велено беречь на вогульские расходы. Потчевать вогуличей, когда они ясак принесут.
– А сейчас что? Вогуличей будем угощать, дабы шерть обмыть! Доставай скорей, а то силой возьму!
Кормщик покорился, недовольно бурча под нос. Из-под досок появился маленький бочонок, встреченный криками радости. Казаки перемигивались в предвкушении выпивки. Вогуличи тоже улыбались, радуясь редкой возможности отведать огненной воды, к которой их пристрастили сборщики ясака.
Началось шертование. Вогуличи трижды огибали столб, кланялись кресту и берестяной жабе, проходили под булатным клинком и что-то выкрикивали на своем наречии. Марья поняла, что под кинжалом, сработанным дамасскими ремесленниками, тобольские вогуличи присягают на верность государю всея Руси. После хождения вокруг столба Петр Албычев подносил к устам вогуличей деревянную чашу, на дне которой лежал золотой обруч, давал отпить зелена вина и приговаривал:
– Кто изменит, а ты, золото, чуй!
Потом пили с золота и без золота. Пили шертованные вогуличи и их женки. Детям тоже дали глотнуть огненной водицы. Казаки отхлебывали прямо из бочонка и, утирая усы, горланили песни. Петр Албычев пил вино, окруженный хихикающими вогульскими женками и девками.
– Фу, неумытые рожи! – ревниво цедила тетка, не спускавшая глаз с сына боярского.
Вогулкам действительно не помешала бы баня. Но изголодавшихся мужчин не останавливали их закопченные лица и испачканные руки. Александр Желябужский гоголем прохаживался мимо девок, теребивших Петра Албычева. Сын боярский похохатывал:
– Что, Алексашка? Любы тебе вогульские девки? Хочешь, женим? В Сибири многие живут с татарскими, вогульскими и остяцкими некрещеными женками.
Александр покосился в сторону дощаника, представил, как обрадует мать некрещеной невесткой, и вздохнул. Подвыпивший вогулич подвел к Петру свою жену и что-то горячо толковал, показывая связку беличьих хвостов.
– Чего ему надобно? – спросил Александр Желябужский.
– Говорит, что я богатырь, – со смехом отвечал Петр. – Хочет иметь таких же детей и предлагает на ночь свою женку. Дюжину белок сулит, ежели я с ней возлягу, а ежели она потом понесет, обещает прислать в Тобольск пару соболей.
Марья ушла под навес дощаника, прилегла около бабушки. Казалось бы, какое ей дело до немытых девок, которых тискал сын боярский, но отчего-то накатила жуткая досада. Она заткнула уши, чтобы не слышать шум гулянки. На берегу долго горланили русские песни, что-то заунывное пели вогуличи, взвизгивали их женки и девки, плясали казаки. Постепенно шум стих. Раздавался только богатырский храп спящих вповалку людей.
Если бы бродячий царевич Искер унаследовал отцовское коварство, он с несколькими татарами подкрался бы к спящим и перебил бы их, как когда-то Кучум перебил стан Ермака. Но Кучумы родятся редко, а на его детях природа знатно отдохнула. И уж если коварный Кучум не устоял перед казацкою силою, то его детям и внукам было суждено либо водить под руки русского царя по Кремлю, либо бродить по лесным трущобам.
На следующее утро коч и дощаники отплыли от вогульских чумов. Надо было торопиться. По Тоболу уже пошла ледяная шуга, со дня на день река грозила встать. К счастью, дальний путь подходил к концу. И вот наступило хмурое утро, когда Тобол внезапно раздался вширь, влившись в Иртыш.
– Доплыли, слава Господу! – перекрестился Дурыня. – Вот и Тобольский острог!
Тобольск, стольный град Сибири, стоял на плоском холме, который на тридцать сажень возвышался над Тоболом и Иртышом. Холм имел три мыса, у одного из которых – Чувашского – была одержана решающая победа над Кучумом. Под горой теснился посад из сотни русских изб и татарских юрт. Посад населяли казаки, татары, литва, немцы, а также непременные обитатели всех сибирских городов – бухарцы. Впрочем, в Тобольске можно было встретить кого угодно. Первым, кто вышел на берег Тобола поприветствовать дощаник со ссыльными, был худой голенастый человек в дырявом плаще и в шляпе с поредевшим плюмажем. Он отвесил галантный поклон, смахнув шляпой сор с речной гальки и весело крикнул «мерси боку», когда кормщик кинул ему полушку. По словам кормщика, галантный кавалер был францужином, каким-то ветром занесенным в Сибирь.
Плоскую гору, господствовавшую над посадом, рассекал глубокий лог, который старожилы называли взвозом. Казалось, какой-то сказочный богатырь взрезал пышный каравай и вынул из него узкий ломоть. По крутому взвозу ссыльные побрели к острогу. Подниматься по глинистой тропе было скользко. Оставалось только восхищаться неустрашимостью казаков Ермака, которые карабкались на Чувашский мыс под градом стрел и уворачивались от чугунных пушек, сброшенных на них татарами. По левую сторону взвоза виднелись развалины старого острога, срубленного из лодейного леса по приказу письменного головы Данилы Чулкова, первого тобольского воеводы. Старый острог был мал, выстроен наспех в виде носа из разобранных на доски стругов. Позже острог перенесли на правую сторону взвоза. Новый острог был обнесен высоким оплотом из тысячи заостренных бревен, а по углам стояли дозорные башни, с которых открывался вид на Княжий луг в излучине Иртыша.
Снизу острог казался сказочным градом Китежем, но наверху не оказалось ничего сказочного. Деревянная Троицкая церковь, воеводские хоромы, съезжая изба с застенком, несколько хозяйственных построек. В съезжей избе хранилось нечто любопытное. На второй день пребывания опальных в остроге бабушка Федора встретила старого знакомого.
– Степан, ты, что ли? – окликнула она пожилого стрельца, пересекавшего двор острога.
– Признала, боярыня? – снял шапку стрелец. – Не ждал, что снова увижу тебя.
– Сама не гадала, что вернусь на старости лет в Сибирь. Знать, так Господу было угодно. А ты, как погляжу, все здесь?
