– Что такое? Скажи, Маша.
Катерина усмехнулась.
– Это, девоньки, секрет, и не спрашивайте. У тебя, Маша, жених есть нынче?
Мария замотала опущенной головой, нет, мол.
– В твои годы можно повременить. А у вас девоньки?
У Вареньки тоже не было пока. А вот Нина, значительно взмахнув ресницами, призналась, что хоть рукобитья и не было, но она знает, кого ей родители прочат. На неё набросились с вопросами, но она имя назвать наотрез отказалась, сказала только, что красавец несравненный, и у царя в чести, и, как она, горы любит.
От этих слов у Марии внутри похолодело, и Нина сразу показалась ей противной. Враз вспомнились ей давешние опасения о Сашиной гордости. А может, промеж них уж и было что? Она незаметно отодвинулась от Нины в угол кареты и в оставшийся путь старалась рядом с ней не садиться.
К Москве подъехали в сумерках и сразу повернули в Преображенское. Министры да сановники от царевниного поезда отделялись по своим домам. Марии тоже хотелось бы в свой дом, но она теперь на службе – надо при царском дворе быть неотлучно. Так что пришлось до дому только челядь, что с ней была, отправить, при себе одну Пелагею оставила.
В Преображенском их ждали, да не совсем: большой дом протопили и вымыли, а флигель, где фрейлины разместиться должны были, был не готов. В доме им на первое время проходную комнату отвели, а в ней аж три двери – только и хлопают, только и снуют люди туда-сюда. Так-то неуютно! С дороги бы в баню, а в баню по-первости царские особы пойдут, скоро ли очередь до них дойдёт? Пелагея, конечно, не стерпела.
– Слышь-ка, Маша, и чего мы здесь сидеть будем. Дом-от наш недалече.
Мария поколебалась.
– Недалече-то недалече, да как это против политесу придворного выйдет?
Посмотрела на унылые лица товарок, на сердитую Пелагею и решилась.
– Ладно, подождите меня. Пойду у Натальи Алексевны спрошусь.
Царевна Наталья, в запарке от хлопот по приезде, только рукой махнула.
– Езжайте.
Тут и царевны Иоанновны выскочили.
– И мы с вами. Можно?
И их отпустили. И Катерина Алексеевна к их компании пристала. Скучновато ей с Натальей, да с царицей Прасковьей, больше к молодым тянуло, потому как сама ещё в молодых годах. Много народу получилось – вместе с услужницами на три кареты набралось. Мария даже беспокоилась: хватит ли протопленных комнат у них в доме, да и баню догадались ли сготовить?
Но московский управляющий и няня Ирина в грязь лицом не ударили! Всё было готово: и вымыто, и протоплено, и банька как раз выстоялась. Дворня с радостными лицами облепила крыльцо, кланялись, гомонили. Няня на рушнике вынесла духмяный каравай.
– Как же ты догадалась, нянюшка? – удивлялась Мария, обнимая старушку.
– А сердце-то на што, голубка моя. Вот проживёшь, сколько я, сама всё наперёд знать будешь.
В дом зашли только шубы снять – и сразу в баню. Няня и тут угадала: не маленькую барскую, а большую, субботнюю приготовила. Сразу все в неё и завалились. Сначала пожимались, стесняясь раздеваться, да Катеринка-царевна всех развеселила. Она такая хохотушка, и с поводом и без повода смеяться готова, да так заразительно, что любой, глядя на неё засмеётся. А где смех, там и стесненья нету. Со смехом и в парную зашли; а зашли – смех сразу кончился, не то что смеяться, дышать нечем. Такой в парной крепкий можжевеловый жар стоял, что в ушах звенело, и волосы потрескивали.
Мария и Варенька, к московской бане привычные, сразу на пол сели. За ними и царевны плюхнулись мягкими телесами на белые скоблёные доски. А вот Нину и Катерину Алексеевну пришлось силком усаживать, они поначалу к дверям кинулись, да и на пол усевшись, всё рты разевали, покуда им головы вниз не пригнули, да под лицо ковш с холодной водой не сунули. Так они обе до конца на полу и просидели, на полу и мыть их пришлось. Пробовала Пелагея с веником к ним подступиться – куда там, непривычные они к такому занятью.
Остальные же девы, как истые россиянки, и на полках полежали, и под хлёстким веником побывали. Думали даже на волю выскочить – в снегу поваляться, да больно луна щедро светила, поопаслись.
Потом, розовые и чистые до лёгкости, сидели в предбаннике, завернувшись в мягкие льняные простыни. На столике кваски разные приготовлены: и ягодные, и хлебные, и с мёдом, и с хреном – так-то хорошо после баньки. Катерина Иоанновна не удержалась и толкнула в бок Катерину Алексеевну.
– Кать, а Кать, что-то ты к нашей бане совсем непривычная? Нешто Пётр Алексеич не водил ни разу?
Та смутилась, закраснелась всем и без того розовым лицом. Вместо неё ответила Нина:
– Эта ваша баня – какое-то варварство, дикость! Разве так моются? Так умереть можно!
Царевны, довольные, захохотали.
– А как моются? В лохани что ли дрызгаться?
– У нас тоже есть пар, но не так. Просто приносят в шатёр горячие камни и льют на них настой базилика. Там нет такой смертельной жары и не бьют тело прутьями. И потом – это только для мужчин, женщинам это не нужно.
Ей ответили сразу несколько голосов:
– Как это женщинам не нужно? Что ж нам, грязными ходить? После бани и дух от тела приятный, да и крепчает оно.
Нина не сдавалась.
– Женщине телесная крепость ни к чему. Нам мягкость и нежность пристала.
Катеринка вскочила, раззадорившись.
– Это такая мягкость, чтоб утром хлопнули, а до вечера колыхалось?
Она скинула с себя покрывало и подскочила к Нине.
– Ну-ка хлопни меня, ну, хлопни.
И не дожидаясь, сама звонко шлёпнула себя по крутому боку. Потом неожиданно сдёрнула простыню с Нины и дала ей основательного шлепка. Все засмеялись. Разница и впрямь была заметна. Фигура у Нины весьма завлекательная: от тонкой талии широко расходились полные бёдра, резко сужавшиеся к круглым коленям, а сверху стройного девичьего стана спелыми плодами томилась пышная грудь. Но от Катеринкиного шлепка колыхание было изрядное.
– Вот так вот, – подбоченилась Катеринка, – а нашу девку хоть по какому месту бей, она вся ядрёная.
– А ты знаешь, что грузинские девушки дороже всех в гаремах ценятся?
– Тю-ю, так ты в гарем собралась? К турку какому-нибудь?
– При чём тут гарем! Надо иметь такое тело, чтобы муж любил. А то будет от тебя утехи на стороне искать.
– А ты думаешь, он твой кисель любить будет?
Девицы разошлись не на шутку, и Катерина Алексеевна поспешила вмешаться:
– Нина, Катя, сядьте, голубушки, кваску попейте. Малиновый здесь особо хорош. А чтобы муж любил, одной телесной приятности мало.
Все лица немедленно повернулись к ней. Уж кто-то, а она знает, как к себе мужчину привязать, говорят, много их у неё было. Да и царь Пётр ровно присушенный, глаз с этой Марты-Катерины не сводит. А она сказала и замолчала, задумавшись о своём. Чей-то голос робко спросил:
