— Полагаю, так же, как ты — притворяться неким неотёсанным деревенщиной, — перебила его сестра.
— Вероятно, — предположил граф, — мисс Пеллистон боялась, что ты станешь удерживать её ради выкупа, если узнаешь, кто она на самом деле. Ведь ты, я так понимаю, тоже не назвал себя, а Пеллистон богат, как Крез[29]. В любом случае я намерен расспросить Молли, как только она оправится от истерики. Составишь мне компанию, Макс?
Лорд Рэнд продолжал сварливо утверждать, будто ему плевать на какую-то избалованную дебютантку, притом весьма неблагодарную, не говоря уж о том, что она просто маленькая невоспитанная зануда. Зять его не обращал никакого внимания на сию противоречивую критику характера юной леди и её мотивов, равно как и на пространные рассуждения о возможных несчастьях и заслуженном конце. Дождавшись, пока виконт закончит нести бред, лорд Эндовер лишь вежливо кивнул, затем встал и вышел из комнаты. Шурин с ворчанием последовал за ним.
Виконт Рэнд, будучи слишком беспокойной особой, не имел чрезмерной склонности к самоанализу. Но и глупцом его тоже нельзя было назвать, что мог бы подтвердить его учитель в Итоне и оксфордские преподаватели — хотя некоторые и весьма неохотно. Потому он смутно догадывался, что его обличительная речь против мисс Пеллистон могла показаться не вполне ею заслуженной.
Хотя, как справедливо заметил Эдгар, у Кэтрин и не имелось причин доверять ему настолько, чтобы назвать своё настоящее имя, лорд Рэнд всё равно чувствовал себя преданным, что само по себе было странно. Избранное им отношение к жизни делало Макса, по его собственным словам, «толстокожим». Даже дезертирство Дженни не смогло проникнуть сквозь непробиваемую броню его цинизма — он слишком привык к тому, что его карьера и друзья куплены настырным отцом. Разумеется, он тогда чудно повздорил со стариком, но в душе не почувствовал ничего, кроме приступа глубокого разочарования в своих американских друзьях.
И хоть виконт убеждал себя, что причин тревожиться из-за мисс Пеллистон у него гораздо меньше, но всё равно тревожился. Он волновался за неё… она ведь такая невозможно наивная… а он ненавидел волноваться и потому был просто в ярости.
К несчастью, Молли оказалась совершенно бесполезной, что отнюдь не улучшило его настроения. Когда её спросили, о чём они беседовали с гостьей, болтливая горничная вдруг словно язык проглотила. Ведь не могла же она признаться, что в ярких подробностях обсуждала личную жизнь лорда Рэнда. Молли так переживала из-за своей неосмотрительности, что весь остальной разговор просто вылетел у неё из головы.
— Неужели она ничем не выдала своих намерений? — терпеливо расспрашивал граф. — Может, казалась расстроенной или испуганной?
— О нет, — ответила Молли. — Да и не особо она была разговорчива. Очень скромная, милорд. Даже когда я восхитилась её волосами, она будто бы не поверила мне, бедняжка, — добавила горничная, в то время как глаза её наполнились слезами. — А ведь это никакая не лесть. Такие они были мягкие и кудрявые и расчёсывались легко, словно шёлк.
— Хватит вести себя так, будто она умерла, — рявкнул Макс, вновь выходя из себя при виде слёз, струящихся по круглому розовощёкому лицу горничной.
Но тут поспешно вмешался граф.
— Хорошо, Молли. Спасибо тебе, — произнёс он, похлопав девушку по плечу. — А теперь иди умойся и возьми себя в руки. Ты же не хочешь огорчить её сиятельство.
Молли послушно вытерла глаза передником и, не осмеливаясь даже мельком взглянуть на своё божество, присела в реверансе и поспешила из кабинета.
— Итак, — подытожил лорд Рэнд, — мы только потеряли время. Я собираюсь проверить постоялые дворы.
— Но без денег она не сможет сесть в дилижанс, Макс.
— Это знаем мы с тобой но она достаточно наивна, чтобы сдаться на милость возницы. Маленькая идиотка готова поверить каждому.
С этими словами он гневно затопал прочь.
* * *
В это самое время «маленькая идиотка» как раз пыталась понять, как же она ухитрилась заблудиться в двадцатый раз всего за одно утро. Модистка очень внятно разъяснила ей, где находится заведение месье Франсуа. Во всяком случае, тогда ей всё казалось понятным. Беда в том, что из-за стольких поворотов, стольких переулков и дорог, улиц и мостовых и стольких людей, каждый из которых советовал обратное тому, что говорил предыдущий, Кэтрин уже не была уверена, приблизилась ли она к цели своего путешествия хоть на шаг.
Кэтрин устала, проголодалась, чувствовала себя несчастной и желала лишь одного — присесть. Но ведь не может же леди вот так запросто плюхнуться на пороге сапожной мастерской! Благодаря краже у неё персикового муслина да ещё нескольких вещиц, Кэтрин смогла уложить весь багаж в одну единственную коробку, которую и перекладывала теперь из одной руки в другую, попутно пытаясь расправить онемевшие плечи.
— Есть пенни, мисс? — осведомился детский голосок у неё за спиной.
Кэтрин оглянулась. С серьёзным видом на неё уставился какой-то грязный мальчуган.
— Нет, — ответила она. — Ни фартинга.
Мальчишка пожал плечами и, повернувшись к ближайшему фонарному столбу, в сердцах пнул его ногой.
— Не думаю, — проговорила Кэтрин, — что ты знаешь, где найти месье Франсуа?
— Ничё я не знаю. — Нахмурившись, он вновь пнул фонарный столб.
— Ничего не знаю, — машинально поправила Кэтрин себе под нос. — Неужели никто в этом городе не может разговаривать, не коверкая при этом язык?
Она подавленно осмотрелась вокруг.
Ну где же эта мерзкая парикмахерская?
Сорванец проследил за её взглядом:
— Вы ж не чокнутая, правда?
Кэтрин встретила его испытующий взгляд и вздохнула.
— Пока нет, но, вероятно, скоро стану. Никто, — устало продолжила она, — ничего не знает. А если и знают, и соизволяют поделиться сведениями, то облачают их лишь в самые что ни на есть таинственные формулировки. С тем же успехом они могут говорить по-турецки — всё равно не понять их диалект и жаргон.
Мальчик понимающе кивнул, хотя Кэтрин не сомневалась, что это её слова для него прозвучали по-турецки.
— Я посудил, что вы чокнутая, потому как трепались сами с собой. ОНА всегда болтает сама с собой. Правда ОНА говорит, это из-за разраженья.
— Надеюсь, ты не о своей матери отзываешься так неуважительно, — пожурила ребёнка Кэтрин.
— Моя мамка померла.
— О господи, мне так жаль.
— А мне не жаль, — последовал ужасающий ответ. — Лупила чем ни попадя… ну, когда у ней выходило меня сцапать.
— Боже милосердный!
