Это замечание прозвучало столь откровенно и горько, что Густав насторожился и вопросительно взглянул на Джесси:
— А вы думаете, что Фрида принадлежит к натурам, позволяющим «поднять» себя?
— Нет, наоборот, я считаю ее очень гордой и значительно более энергичной, чем это можно было бы допустить для девушки ее возраста. Вот именно поэтому-то мне и непонятны ее безволие и полная покорность вам.
— Да, я кое-что понимаю в воспитании, — самоуверенно заявил Густав. — Что касается вашего предложения уже теперь открыть всю правду, то я против. Вы не знаете моего брата, его упрямство еще далеко не преодолено и вспыхнет с удвоенной силой, если откроется весь этот фарс. В тот момент, когда он узнает, что я приблизил к нему Фриду намеренно, с совершенно определенной целью, его гневу не будет предела и он отправит нас обоих обратно за океан.
— Это было бы, конечно, очень скверно: ведь тогда вы потеряете все выгоды, которые сулит вам интрига.
Очевидно, Джесси была очень расстроена, раз не смогла скрыть иронии и назвала его «интриганом», но слова сорвались с ее уст, и вернуть их было невозможно. Однако Густав выразил полное согласие с ней:
— Совершенно верно, я этого тоже боюсь, и именно потому не хотел бы легкомысленно поставить на карту эти выгоды.
В его глазах при последних словах вспыхнул странный огонек. Джесси этого не заметила, она вновь склонилась над листом бумаги и снова усердно принялась рисовать, но карандаш не слушался, дрожал в ее руке, движения становились все более поспешными и нетвердыми.
Густав некоторое время смотрел на нее, а затем опять поднялся и, подойдя к Джесси, произнес:
— Нет, мисс Клиффорд, как хотите, а нельзя допустить, чтобы вы так искажали перспективу... Пустите-ка меня на минутку!
С этими словами он взял у нее из рук карандаш и принялся исправлять рисунок. Джесси хотела вырвать листок, но с удивлением увидела, что ее карандашом водила очень опытная рука и что несколько твердых штрихов совершенно преобразили рисунок.
— Да ведь вы утверждали, что не умеете рисовать! — воскликнула она, колеблясь между гневом и удивлением.
— Это всего лишь дилетантство, которое я не осмеливаюсь выдавать за талант, оно должно подкреплять мою критику. Вот пожалуйте, мисс Клиффорд! — И Густав подал девушке рисунок.
Джесси молча взглянула на лист бумаги, а затем перевела взгляд на своего собеседника:
— Право, я удивляюсь вашей разносторонности, доказательство которой вы только что в очередной раз продемонстрировали. У вас масса всевозможных талантов, мистер Зандов!.. Вы — политик, журналист, художник...
— И бизнесмен! — дополнил Густав. — Вы забываете самое главное, чем я более всего выделяюсь. Да, я своего рода универсальный гений, но, к сожалению, разделяю судьбу каждого гения — меня не признают современники.
Его шутливый поклон в сторону девушки показывал, что в настоящий момент он и ее причисляет к своим «современникам».
Джесси ничего не ответила на его замечание и принялась складывать рисовальные принадлежности.
— Становится прохладно, мне лучше вернуться домой. Пожалуйста, не беспокойтесь, я пришлю за этими вещами лакея, — сказала она и, легким движением руки отклонив помощь Зандова, взяла со стола рисунок и вышла из беседки.
Густав смотрел ей вслед, качая головой.
«Она, кажется, действительно сердится на меня, — подумал он. — Уже несколько недель ходит, совсем не похожая на себя. Я предпочел бы вынести ее самые гневные слова о моем эгоизме и бессердечии, нежели терпеть холодную сдержанность и горечь. Кажется, и у меня для игры осталось совсем немного времени, пришла пора прояснить истину. Но нет, я не смею рисковать будущим Фриды. Слишком быстрое развитие событий может привести к катастрофе и погубить все».
Перед железной оградой виллы остановился экипаж. Это возвратился домой Франц Зандов. Он прошел прямо в сад и, коротко поздоровавшись с братом, сказал:
— А, ты уже здесь? А где же дамы?
— Мисс Клиффорд только что покинула меня.
— А мисс Пальм?
— По всей вероятности, она на берегу. С момента своего возвращения я еще не видел ее.
Франц Зандов нетерпеливо огляделся, ему, видимо, было неприятно, что Фрида против обыкновения не вышла встретить его.
— Я с самого утра не видел тебя, — недовольно обратился он к Густаву. — Ты заявил, что должен уйти по важным делам, но я все же рассчитывал, что ты через несколько часов покажешься в конторе. Что за дела заняли тебя на целый день?
— Во-первых, я был у банкира Гендерсона.
— Вот как? Наверное, по поводу нового займа, на который теперь в М. открыта подписка? Мне приятно, что ты сам переговорил с ним об этом.
— Ну, конечно, по поводу займа, — подтвердил Густав, не чувствуя никаких угрызений совести от того, что обманывал брата, выставляя себя усердным дельцом, хотя на самом деле, любуясь картинной галереей банкира, не обменялся с тем ни одним словом об этом займе. Однако, не испытывая ни малейшего желания подвергаться экзамену о своем дальнейшем «полезном» времяпровождении, быстро добавил:
— Кроме того, пришлось заняться одним делом частного характера. Во время своего последнего визита к нам миссис Гендерсон познакомилась с мисс Пальм и прониклась к ней сильнейшей симпатией. Удивительно, как это тихое, робкое дитя всюду успевает одерживать победы! Они с мисс Клиффорд тоже очень быстро стали подругами.
— О, мисс Пальм вовсе не так тиха и робка, как ты думаешь, — возразил Франц Зандов, взоры которого все еще искали хрупкую фигурку на берегу. — За ее внешней сдержанностью скрывается натура страстная, далеко не заурядная. Я сам этого не предполагал, пока случай не открыл мне.
— И с тех пор ты тоже покорен ею. Откровенно говоря, Франц, я совершенно не узнаю тебя. Ты обращаешься с молоденькой, к тому же посторонней тебе девушкой с такой деликатностью, а порой даже нежностью, какую никогда не встречал от тебя твой единственный и притом превосходный брат.
Франц Зандов сел и в задумчивости оперся головой на руку.
— В этой юной девочке так много свежести, наивной чистоты! — объяснил он. — Она невольно напоминает мне о моей собственной юности. Эта девушка еще так твердо держится своих принципов и романтических идей, своих грез о счастье и светлом будущем и не в состоянии понять, что мир-то совсем другой. Ах, эти детские идеи безрассудны и разрушатся сами собой, как только столкнутся с реальной жизнью, но когда слушаешь их, в памяти постепенно оживает все то, чем когда-то сам владел и что потерял.
Голос Франца Зандова опять приобрел своеобразное, мягкое звучание, которого никогда прежде не слышали его близкие. Фрида, очевидно, и в самом деле сумела затронуть потаенные струны его души, которых вообще никто не знал. То, что Франц Зандов отвергал в Джесси, беспощадно клеймя как мечтательность и экстравагантность, открыло Фриде путь к сердцу этого обычно сухого и замкнутого в себе человека.
