— То есть он будет копией своего хозяина? — предположил Родерик.
Александр Дюма устремил на принца скорбный взгляд.
— В один далеко не прекрасный день, мой дорогой друг, кто-нибудь всадит вам нож между лопаток или вырежет ваш острый язычок.
— А вы в один прекрасный день растратите на свои причуды больше, чем сможете заработать своим проворным пером, и вас выселят из Парижа за долги. Но это случится не сегодня. — Родерик окинул взглядом пустое помещение. — Я предложил бы вам стул, Алекс, но здесь, похоже, нет ни одного. Может быть, перейдем в гостиную?
Принц посторонился, пропуская гостя вперед. Повинуясь его жесту, остальные тоже потянулись прочь из галереи. Родерик коснулся плеча цыгана, сделал ему знак задержаться Когда в длинной галерее остались только черноволосый цыган, Мара и сам принц, он сказал:
— Присоединяешься к гвардии, Лука?
— Если вам так будет угодно, — ответил цыган, скорее высокомерным, нежели почтительным тоном, словно ожидая услышать отказ и готовясь отступить с достоинством.
— Решение зависит не только от меня. Ты должен угодить остальным.
— Вы хотите сказать, вашим людям?
— Это обязательное требование. Угодить им не так-то легко, — в тихом голосе принца слышалось предупреждение.
— Я постараюсь быть достойным, ваше высочество.
— У тебя есть что сообщить?
Цыган заколебался, не решаясь говорить. Наконец он наклонил голову в знак согласия.
— Мой табор стоит у ворот Парижа, как вы велели. Люди ждут ваших распоряжений.
— Пейте, ешьте, пойте, пляшите, но оставайтесь за пределами города. Все понятно?
— Не просить милостыню, не шарить по карманам, не задирать мужчин, не продавать больных лошадей. Я понимаю.
— Замечательно. Присоединишься к нам?
Слезы навернулись на глаза цыгана. Он лишь кратко поклонился в ответ, но гордо расправил плечи и вскинул голову, направляясь в гостиную следом за остальными.
— А вы, Шери?
Мара держалась в сторонке, надеясь ускользнуть незамеченной. Она и мысли не допускала, что ее пригласят в это мужское общество, но если бы и пригласили, она бы отказалась. Одно дело — кувыркаться на полу с телохранителями принца, напялив брюки и мешковатую рубашку, и совсем другое дело — войти в гостиную, где принимают именитого посетителя, потягивать вино и есть пирожные в торжественной обстановке.
— Нет, не думаю. Я… мне надо переодеться.
— В этом нет необходимости. Мы уже видели вас в вашем нынешнем виде и можем потерпеть это зрелище еще какое-то время.
— Мне бы не хотелось сидеть среди вас, напоминая мальчика, переодетого в костюм своего отца.
Легкая улыбка тронула губы принца.
— Вот уж этого не стоит опасаться.
Мару вдруг одолело сомнение. Следуя за его горячим взглядом, она опустила глаза на свою рубашку. Ленточка, скреплявшая края объемистой рубашки, развязалась, и полы разошлись до самой талии. Сквозь щель виднелась ее сорочка, а также мягкие белые округлости грудей, поднимающиеся над краем кружевной отделки. Она торопливо отвернулась, схватившись рукой за края рубашки.
— Тем не менее вам придется меня извинить. Возможно, я присоединюсь к вам позже.
— Шери?
Оклик прозвучал негромко, но властно. Мара остановилась и оглянулась через плечо.
— Приходите непременно или приготовьте подробное, а главное, правдоподобное объяснение, почему вы этого не сделали.
— Почему? Я несколько дней не выходила из своей комнаты, и, уж конечно, у вас нет никаких оснований требовать моего присутствия сегодня.
— Я этого хочу. Какие еще основания вам нужны?
— Заявление настоящего деспота, смею вам заметить!
— Я известный самодур. Так есть у вас причина избегать нашего общества?
— Ну, допустим, я устала.
— Меня бы это не удивило. А вы действительно устали?
Мара уже почувствовала грозное возвращение прежней головной боли, но решила не доставлять ему удовлетворения своим признанием. Голова у нее заболела не от физических упражнений, а от напряжения, пережитого в разговоре с ним.
— Дело в том, что… мой гардероб несколько скуден. Он не подходит для появления на официальных приемах.
— Вот еще одна тема для обсуждения.
Что он хотел сказать? Что есть и другие темы? Эта мысль привела ее в смятение. Она решила сосредоточиться на затронутом им предмете.
— Я ничего такого от вас не требую.
— Не требуете? Но я требую, чтобы вы не выглядели как оборванная и чумазая бродяжка, пока находитесь под моей крышей. Это нанесет ущерб моей репутации, если люди будут думать, что я содержу женщину и не могу обеспечить ее нарядами.
— Вы меня не содержите! — возмутилась Мара.
— Нет? Вы находитесь здесь, а согласно стародавнему закону, любая женщина, находящаяся под крышей наследного принца Рутении, находится под его защитой.
— Я нахожусь здесь не по собственному выбору!
— Вы здесь против своей воли? — холодно осведомился он.
— Что… при чем тут это? Я потеряла память и не знаю, где мое место, не знаю, где мне хотелось бы быть.
— Вот именно. Но мой гость уже заждался. Надеюсь, вы в скором времени присоединитесь к нам. А этот разговор мы продолжим позже.
Мара долго смотрела ему вслед. Смутная тревога точила ее. Неужели он нарочно сыграл на ее опасениях и ее гневе в надежде заставить ее выдать себя каким-нибудь неосторожным замечанием или взглядом? Ей не хотелось так думать, но было в его манере нечто подозрительное, как будто он очень осторожно прощупывал ее оборону. Она знала, что он на это способен. Не исключено, что до сих пор он оставлял ее в одиночестве, считаясь с ее болезненным состоянием, но, обнаружив, что она уже почти здорова, решил, что она выдержит допрос.
Ну и что? Да, он грозный противник, вооруженный умом и житейским опытом, располагающий множеством осведомителей, наделенный язвительным красноречием, которым, по воспоминаниям Элен, обладал и его отец, но он всего лишь человек, жалкий отпрыск захудалого балканского королевства где-то на краю Центральной Европы. Просто смешно смотреть, как все вскакивают по первому его слову, съеживаются, стоит ему только поднять бровь.
Она не станет этого делать. Может, у нее и нет морального права здесь находиться, может, она и представляет какую-то опасность для него, но это не дает ему права распоряжаться ее жизнью или смотреть на нее сверху вниз. В настоящий момент от нее требуется быть как можно ближе к нему, но она не обязана терпеть любое обращение, каким ему вздумается ее удостоить. Она не обязана и не будет терпеть.
К тому времени, когда Мара добралась до гостиной, там уже не осталось ни следа от гвардии принца и господина Дюма. Принц сидел в одиночестве перед огнем, разожженным в большом мраморном камине. Он сидел в кресле, вытянув перед собой одну длинную ногу в сапоге, и глядел на пламя. В руке у него был бокал вина. Его золотистые волосы ярко выделялись на фоне синей шелковой парчи, которой были обиты спинки кресла.
