из разорванных четок на каменный пол, и раскатились, подпрыгивая.
– Простите, отец Реми, – Нора не выглядела впечатленной. – Там привезли свадебное платье госпожи Мари. Госпожа Мари, идемте!
– Нора! – Священник возвысил голос. – Госпожа Мари пойдет куда-нибудь, только когда я отпущу ее.
Но я понимала, что разговор уже испорчен.
– Не сердитесь на мою служанку, отец Реми, – сказала я, вставая. – Она так радуется моей скорой свадьбе и так хотела, чтобы платье привезли поскорее. Идемте, посмотрим вместе с нами, я вас приглашаю.
Он скривился, но пошел.
– Я разложила его в вашей комнате на кровати, – возбужденно тараторила Нора, пока мы шли по дому, – и такое оно красивое, такое красивое, госпожа Мари! У самой королевы нет подобного платья.
– Его должны были привезти еще вчера.
– Да, но от белошвейки приехал человек и сказал, что только сегодня, и они успели. Ах, идемте же, скорее!
– Нора, я и так иду.
Отец Реми шел позади ровно и ненавязчиво, словно тень, приклеившаяся к моей спине.
Мы поднялись на второй этаж, по дороге за нами увязался Фредерик; Дидье попался по дороге и, испросив разрешения, тоже пошел. Свадьба молодой госпожи – большое событие в доме, все желали оказаться к нему причастными. Нора достала из кармана передника ключ, торжественно отперла дверь в мою спальню, и мы вошли.
Мы вошли, остановились и замерли, глядя на платье.
Потом я сделала шаг назад и все-таки уперлась спиной в отца Реми; он взял меня за плечи, и так мы стояли, глядя на мой свадебный наряд.
Платье было великолепно. Его шили три месяца, приделывали кружево, укладывали рядами мелкий жемчуг. На лифе тоненькими искорками жили бриллианты; вышивка струилась по плотной ткани, словно поземка по улице.
Прямо поперек широкой юбки, украшенной бесценными фламандскими кружевами, тянулась сделанная кровью надпись. Кривые буквы, впитавшиеся в невинную белизну.
Надпись гласила: «Fuge!» [11]
Глава 7
Beata stultica [12]
Конечно, в доме начался переполох. Отец выезжал с визитом, когда вернулся, то застал панику в самом разгаре. Я молча сидела посреди большой гостиной, вокруг меня суетилась Нора, которая сама пребывала чуть ли не в обмороке. Я старательно изображала глубокую печаль, вздыхала и прикрывала рукой глаза, свидетели этого хорошего спектакля проникались ко мне жалостью. Когда отец приехал, он заключил меня в объятия и уговаривал не расстраиваться. Он, дескать, найдет шутника.
Были вызваны в кабинет все слуги – вместе, а затем по очереди. Отец устроил всем им форменный допрос и ничего не выяснил. Все находились либо друг с другом, либо в другом конце дома и за те пять минут, что Нора бегала меня позвать, никак испортить платье не могли. Отец пообещал уволить всех разом, для нас оставалось загадкой, как неизвестный злоумышленник прошел через запертую дверь. Ключи от большинства комнат имелись у мадам Ботэн, она хранила эту связку, как убежденная старая дева – девственность; никто не мог бы добраться до нее. У Норы имелся ключ от моей комнаты, горничная носила его на шнурке на шее. Да и кому из наших добрых слуг нужно бы красть ключи и проделывать такие трюки? Это озадачивало больше всего.
И постепенно, минута за минутой, шепотком и толчком под локоть, нарастала уверенность: это действительно знак Господень, Господь хочет что-то сказать, к чему-то подтолкнуть. Отец Реми никак не комментировал сей факт и ходил мрачный, хмурясь, ломая брови; я исподтишка за ним наблюдала. Уж он-то многое знает о деяниях Божьих, и если даже священник озаботился ситуацией – дело нечисто. От всей этой истории шел такой неприятный дух, что мне казалось, будто им пропитано все вокруг: кресла, подушки, рукава платья.
Сама я не знала, что и думать. Прагматичность, свойственная мне от рождения, подсказывала: тут не обошлось без чьих-то шаловливых ручонок; вопрос в том, были ли это ручонки херувимов или же вполне реальных человеческих существ. Никто не мог проникнуть в запертую комнату, да и кому нужно было писать латинское слово на подоле моего платья?
Конечно, оно было испорчено, надевать его теперь нельзя; мачеха, весьма расстроенная и недоумевающая (она мечтает сбыть меня с рук, и препятствия на пути к этому весьма ее раздражают), пообещала вызвать белошвейку на завтра.
– Может быть, Богу не понравились кружева, – сказала я. – Надо сшить без кружев.
– Мари! – Мачеха опасливо покосилась на сосредоточенного отца Реми, который как раз обходил гостиную, что-то бормоча себе под нос – сыпал очищающими молитвами. – Перестань говорить глупости!
– А что? – Я дерзко смотрела на мачеху: чепец сидит чуть криво, кончик носа покраснел, на щеках – два нездоровых пятна. – Должно же этому быть какое-то объяснение.
Честно скажу, мачеху я подозревала. Свадьба все равно состоится, но такое красивое платье сшить уже не успеют, придется удовольствоваться чем-нибудь попроще. Мне-то все равно, однако мачеха могла считать иначе. Я представила ее, прокрадывающуюся в мою спальню с мисочкой свиной крови в руках. Вполне достоверная картина.
Происки Бога, происки дьявола, какая разница? Мне кажется, и отец Реми не мог отличить одно от другого.
Я снова начала наблюдать за ним. В движениях его рук, в посадке головы чувствовалась сила, которую он тщательно скрывал. Я увидела эту силу сегодня утром, когда он фехтовал с моим отцом, и искры от столкновения характеров летели во все стороны. Однако еще больше, как это ни странно, сила проявилась, когда отец Реми велел смотреть ему в глаза там, в капелле.
Чего он хотел от меня в ту минуту? Чего жаждал, к чему стремился? Он начал подчинять меня своей воле, воле служителя Господня; я чувствовала, как смыкаются вокруг железные объятия веры, тесно сплетенной с непонятным мне самой желанием. Его рука, коснувшаяся моей щеки, – что она несла? Власть человека или власть Бога, то самое смирение, которое мне вроде так нужно, или же некое обещание? Я запутывалась все больше, и мне становилось страшно.
Если раньше меня беспокоило лишь, что станет с Мишелем, когда я уйду, то отныне отец Реми прочно поселился в моих мыслях. Нет сомнений, он найдет, чем себя занять, когда я выйду замуж, и, хотя на место в доме виконта де Мальмера он рассчитывает совершенно зря, не пропадет. Почему же мне на миг показалось, что я пропаду без него? Или он стал провозвестником того самого спасения, которое Господь обещает всем?
Как, как он может меня спасти?..
А еще, когда я прислонилась к нему спиной, то почувствовала его запах. Его настоящий запах, который он прятал за ладаном и свечным воском, за привычной ролью священника. И теперь это не давало мне покоя.
Отказавшись от ужина, я ушла к себе.
Конечно, мою комнату убрали, платье унесли, покрывала на постели заменили и на всякий случай тщательно вытерли пол. И все равно
