В общем-то, учиться ей было не слишком трудно. Иногда Маля с презрением смотрела на одноклассниц, которые прибегали невесть к каким ухищрениям, чтобы ответить невыученный урок. Хотя… что и говорить, иногда и ей приходилось хитрить.
Но только не на истории! Мале очень нравился учитель истории Москвин, прекрасный педагог, который обладал редким умением оживлять угасшее внимание учеников. Когда Москвин замечал, что слушатели отвлеклись, он рассказывал какой-нибудь анекдот – а затем постепенно переходил к прерванной нити лекции. Маля отлично знала историю и этим считала себя всецело обязанной преподавателю.
А вот с математикой было похуже. Не зря она боялась экзамена! Когда Малю вызывал к доске господин Галанин, она, не слишком сильная по части математических наук, отвечала, что очень устала от вчерашнего школьного спектакля, у нее-де болят ноги и она даже стоять не может.
– Да, вы, действительно, вчера прекрасно танцевали, – соглашался Галанин, в жизни не посетивший ни одного училищного спектакля, – можете отвечать с места.
А Мале только этого и надо было. Она оставалась сидеть, и подругам легко было подсказывать ей решение задач.
Всегда интересно было на уроках словесности. Господин Рахманов, отец Василия, партнера Мали по сцене, великолепно читал стихи и сопровождал их забавными жестами. Когда он декламировал пушкинское стихотворение «Пророк», при словах «И гад морских подводный ход, и дольней лозы прозябанье» в первой строке указательным пальцем тыкал в пол, а во второй – оттопыривал его и указывал куда-то в сторону. И как патетически ни звучал голос учителя, удержаться от смеха было невозможно!
Учитель французского, старый мсье Гильмо, который преподавал еще в пору обучения Екатерины Оттовны Вазем, особенно любил устраивать между лучшими ученицами считки пьес Корнеля, Расина и других французских классиков. На этих читках Маля всегда блистала. Во-первых, она с детства отлично знала французский, а во-вторых, ее знаменитый мимический талант приковывал к ней восхищенное внимание.
Немецкий не считался обязательным предметом, но, по желанию, его можно было проходить. Впрочем, даже те, кто посещал классы, всерьез к этим занятиям не относились – ведь сдавать экзамен не было нужно. Подчас во время урока, услыхав на улицах военную музыку, ученики бросались к окнам и садились на подоконники – смотреть на проходивших по Театральной улице солдат, – а учителя просили дежурить у дверей и дать знать в случае приближения классной дамы. Бедный немец, опасаясь потерять своих и без того немногих учениц (а следовательно, и свой заработок), потакал этому озорству и исправно нес у дверей караул.
Прекрасным преподавателем игры на фортепиано был Сантис, талантливый пианист и композитор. Девочки сплошь и рядом, чтобы увильнуть от урока, просили его показать, как нужно исполнять ту или другую пьесу. Виртуоз садился за инструмент и по мере игры так воодушевлялся, что не замечал, как проходило время урока. Кроме фортепиано, на «мужской половине» училища желающим преподавали игру на всех оркестровых инструментах: на скрипке, на арфе, виолончели, флейте, на корнет-а-пистоне, на кларнете.
Всех учили также пению, будущие актеры обязательно проходили сольфеджио и вокальные упражнения.
Но больше всего Маля любила уроки географии. Совсем не потому, что ей страшно нравился предмет. Ей страшно нравился молодой и довольно красивый учитель географии – господин Павловский. К его уроку Маля старалась особенно кокетливо одеться – на случай, если ее вызовут к доске. Павловский имел обыкновение вызывать учениц по очереди, так что те, которые отвечали на предыдущем уроке у доски, оставались спокойны, что их на этот раз не вызовут, и к занятиям вовсе не готовились.
Но на всякий случай в классе была разработана система подсказок тем, кому не повезет. Во время урока на доске висела карта, но она была, что называется, «немая», то есть географические названия на нее нанесены не были, но государства расцвечены разными красками. Девушки собрали шерстинки соответствующих цветов и при вопросах учителя, где находится та или другая страна, впереди сидящие прикладывали шерстинку подходящего цвета к волосам, и этого «цветного телеграфа» было совершенно достаточно для правильного ответа.
Маля, впрочем, всегда урок свой знала даже тогда, когда могла быть уверенной, что к доске ее не вызовут. И вот однажды случилось такое!..
Она опаздывала на урок географии, который стоял по расписанию первым, и не успела переобуться: так и вбежала в класс в зимних зашнурованных ботинках и в теплых клетчатых чулках, собираясь переобуться на переменке. Впрочем, особых оснований волноваться на сей счет у нее не было, так как Павловский спрашивал ее на предыдущем уроке.
Но Павловский вызвал ученицу Степанову, которая, как на грех, урока совершенно не знала и не могла ответить ни на один вопрос. Даже «цветной телеграф» не помогал! Учитель был очень недоволен и сказал классу:
– Я уверен, медам, что Кшесинская, хоть и не ее очередь сегодня отвечать, наверное, знает урок прекрасно и ответит без ошибки. Прошу вас к доске, мадемуазель!
Малю даже в жар бросило. Как это она, самая красивая, самая талантливая, самая любимая и обожаемая мужской частью театрального училища, вдруг выйдет к доске в толстых чулках и теплых башмаках, в которых только по сугробам лазить! Как она опозорится в прекрасных карих глазах Павловского! Больше они никогда не обратятся к ней с тем особенным загадочным выражением, с каким он смотрит только на Малю, но отнюдь не на других учениц… А девчонки? Да слух о том, что модница Кшесинская отвечала географию у доски в ужасных башмаках, мигом разнесется по всей школе! Она мигом представила, как первая ученица Рыхлякова, которая терпеть ее не могла, с выражением величайшего пренебрежения говорит:
– На ней были какие-то валенки с гамашами! Да еще с клетчатыми!
Да это просто невозможно будет пережить… Нет, что угодно, только не этот позор!
Маля встала, как это полагалось, когда обращается учитель, и ответила с запинкой, что урок она знает, но просит разрешения ответить с места, не подходя к карте. Павловский удивленно на нее посмотрел, но, видимо, сообразил, что такая примерная ученица, как мадемуазель Кшесинская, попусту капризничать не будет, – и разрешение дал, хотя это и было против правил.
Маля безошибочно ответила на вопросы и, довольная, села.
Прозвенел звонок. Все воспитанницы поспешили выйти из класса, но Кшесинская по-прежнему сидела на месте, ожидая, когда уйдет учитель. Но тот не спешил, словно нарочно, медленно сворачивая карты. И вдруг сказал:
