— Эрнст, пожалуйста, не смотри на меня с таким самоотречением! — возмутился Гартмут. — Уж лучше злись на судьбу, сыгравшую с тобой такую скверную шутку! Я просто не могу выносить такую грустную мину и готов применить против нее силу.
К счастью, это обещание осталось не выполненным, так как в эту самую минуту из дома вышел молодой человек и, подойдя к собеседникам, с довольно сонным видом пожелал им доброго утра.
— Здравствуй, Макс, — обернулся к нему Раймар. — Наконец-то ты явился!
— Да, уже одиннадцать часов, — подтвердил майор. — Неужели молодой человек до сих пор валялся на перинах?
Макс пододвинул себе стул. Он был значительно моложе своего брата и поразительно хорош собой, что он, по-видимому, прекрасно и осознавал. Во внешности Макса, как и в его изысканном костюме, проглядывало что-то величавое, с оттенком театральности, но это шло ему. Во всяком случае, молодой человек был тем, что в гостиных принято называть «интересным мужчиной».
— Я так устал от вчерашнего путешествия! — произнес он. — Пришлось так долго ехать из Берлина по железной дороге, потом еще три часа в экипаже. Это до смерти утомительно, и мои нервы не выдержали.
— Ты привез с собой и свои нервы, Максль? — спросил Гартмут. — По-видимому, ты стал вполне современным человеком. Дай-ка посмотреть на тебя! Ты, действительно, малость поосунулся.
— Господин майор! — негодующим тоном остановил его молодой человек.
— Ты сердишься? Может быть, господина художника и восходящего Рафаэля уже нельзя называть по имени?
— Пожалуйста! — Макс слегка поклонился, — старому другу моего брата я охотно позволяю подобную фамильярность.
— Ты позволяешь? Сердечно рад этому и немедленно воспользуюсь столь милостивым разрешением. Но ты свалился к нам как снег на голову; чему же мы обязаны честью видеть тебя? Что-нибудь случилось?
— О, нет, решительно ничего особенного! Я только чувствую потребность в отдыхе. Ты, конечно, не поймешь этого, Эрнст. Благодари Бога, что ты можешь спокойно сидеть в своем тихом Гейльсберге, не зная столичной сутолоки. Эта ежедневная мучительная борьба за существование, эта вечная травля!
— Неужели и тебе от нее достается? — насмешливо спросил майор. — А я-то думал, что это — удел твоего брата!
— Я скоро перестану обременять собой Эрнста, — с оскорбленным видом произнес молодой человек. — Я надеюсь, что очень скоро сам стану на ноги.
— Давно бы пора, Макс! — серьезно, но без малейшего упрека в тоне заметил старший брат. — Шесть лет я оплачивал все твои расходы в Берлине, что мне порой было очень нелегко, — ты ведь тратил очень много. Но я хотел дать тебе возможность совершенствоваться на свободе. Теперь дорога перед тобой открыта. Покажи, на что ты способен.
— Если бы только не было такой массы специалистов по этой части! — самым прозаичным тоном возразил Макс. — Теперь все стремятся к искусству, и для отдельных талантов совсем не остается места. Притом эта вечная зависть при малейшем успехе, а главное — критика с вечными придирками. Вообще, жалкое существование!
— Так вот как ты восторгаешься своим искусством! — сказал Эрнст, сдвинув брови.
— Восторгаешься! — Макс принял трагичный вид. — О, как скоро разучиваешься восторгаться! Искусство, слава — это, в сущности, химера. Осознавать это страшно, но, несомненно, это так. У меня вообще нет больше идеалов — их поглотила жизнь. Мне иногда кажется, что я — потухший кратер.
— Очень красиво сказано! — иронически произнес майор. — «Потухший кратер»… Красивое выражение, но, спрашивается, было ли там чему выгорать? А ты, Эрнст, что скажешь о своем брате с душой вулкана?
— Мы с Максом уже давно перестали понимать друг друга, — холодно ответил Раймар. — Мне только хотелось бы знать, как он думает добиться самостоятельности с подобными взглядами.
— Это выяснится с течением времени. Я еще сам не вполне уяснил свои планы, но надеюсь скоро добиться этого. Ты ничего не имеешь против того, чтобы я провел здесь несколько недель?
— Родной дом всегда для тебя открыт, ты это прекрасно знаешь; но что ты будешь так долго делать в Гейльсберге? До сих пор ты каждый свой приезд сюда считал жертвой и по возможности сокращал его.
— На этот раз я ищу отдохновения, — пояснил молодой художник. — Кроме того, я надеюсь встретить здесь знакомых. Ты ведь бываешь в Гернсбахе у госпожи Мейендорф?
— Изредка и почти исключительно по делам, — последовал холодный ответ. — Я — ее поверенный.
— Это безразлично, мы должны на днях съездить туда. Я познакомился с этой дамой в Берлине, в доме ее родственников, которых она теперь ждет к себе в гости. Это Марлов с дочерью.
Эта новость, по-видимому, нисколько не интересовала нотариуса, а Гартмут задумчиво повторил:
— Марлов! Это глава банкирского дома в Берлине?
— Да, и при этом миллионер. Это старая, очень солидная фирма, пользующаяся большой известностью в финансовых кругах. Я часто бывал в доме Марловых. Несколько лет тому назад скончался их сын, и теперь осталась одна единственная дочь, очень красивая девушка, за которой все сильно ухаживают как за единственной наследницей. Это — блестящая партия!
Раймар окинул брата удивленным, испытующим взглядом.
— Ты, по-видимому, собрал очень точные сведения, — начал он, но майор перебил его громким смехом и словами:
— Да помилуй, Эрнст! Неужели ты не понимаешь, что задумал гениальный Максль? Он хочет жениться на наследнице и продолжать борьбу за существование уже миллионером. Поэтому-то он и свалился сюда как снег на голову. И это-то он называет «становиться на ноги»!
— Я не понимаю, что вы находите во всем этом удивительного! — с оскорбленным видом заговорил Макс. — Я часто бывал в доме Марлова и вскоре по настоятельной просьбе его дочери начну писать ее портрет. Мне кажется, она ко мне неравнодушна, но в Берлине у них бывает столько титулованного и знатного народа, что трудно выделиться. Здесь же, в Гернсбахе, это гораздо легче; здесь можно очутиться на первом плане.
— Как ты ни красив, Максль, но ты вовсе не в моем вкусе, — сухо заметил майор. — Впрочем, о вкусах не спорят, и даже миллионерша может оказаться очень нетребовательной в некоторых отношениях.
Макс счел ниже своего достоинства отвечать на этот выпад и обратился к молчавшему до сих пор брату.
— Разумеется, мне нет ни малейшей надобности, скрывать от тебя свои желания и надежды, но это, конечно, останется между нами. Еще ничего не решено, но я думаю, что имею основание надеяться. Тогда мне больше не придется утруждать тебя — ты и так достаточно многим пожертвовал для меня.
