— Неужели ты думаешь…
Фернштейн не договорил, но их глаза встретились, и они поняли друг друга без слов. Несколько минут длилось молчание, наконец барон сказал:
— Я получил только известие о смерти. Рансдальский пастор сообщает мне о ней несколькими короткими, формальными фразами. Очевидно, ему было известно, кто такой Иоахим и откуда он, потому что на письме стояло мое полное имя и адресовано оно в Гунтерсберг.
— А мальчик? Бернгард? — спросил Фернштейн.
— Он вернется, наконец, в семью, — с ударением ответил Гоэнфельс. — И то уже плохо, что мы были вынуждены хоть на время оставить его с отцом. Энергичная женщина удержала бы сына возле себя — после всего, что произошло, этого можно было бы добиться; но моя невестка была лишена даже материнского чувства. Шалун-мальчик только мешал ей спокойно жить; надо было уговаривать ее и подталкивать, чтобы она что-то делала; но неожиданно явился Иоахим и забрал сына, и она уступила без сопротивления. Правда, тогда было уже поздно что-либо делать, он требовал лишь удовлетворения своего отцовского права.
Он замолчал, потому что дверь приоткрылась, и еще по-детски звонкий голос спросил:
— Можно войти, папа?
Фернштейн, быстро обернувшись, произнес:
— Это мой мальчик! Он приехал за мной. Войди, Курт.
В комнату вошел красивый, стройный мальчик лет пятнадцати с темной кудрявой головой, свежим, открытым лицом и блестящими глазами. Он без всякой робости и смущения подошел к барону и протянул ему руку.
— Здравствуй, дядя Гоэнфельс!
Барон окинул его удивленным взглядом.
— Какой ты стал большой, Курт!
— Ты не видел его два года, — вмешался отец, — с тех пор, как он учится в Ротенбахе, в заведении Бергера. Он уже, так сказать, перерос домашних учителей, а так как нынче от молодежи требуется так называемое высшее образование, то я и поместил его туда. Собственно говоря, это глупо: их пичкают там латынью да греческим, а зачем они ему? Ну, да ладно, пусть мальчик пройдет эту канитель, а потом я пошлю его на два года в высшее сельскохозяйственное училище, чтобы он выучился там чему-нибудь разумному и практичному; ведь он со временем должен будет принять под свое руководство Оттендорф.
— Я не буду заниматься сельским хозяйством, ты это знаешь, папа, — заявил Курт очень твердо.
— Ты опять за свое? Выкинь эту дурь из головы! Говорю тебе, из этого ничего не выйдет.
— Ты не хочешь быть хозяином на земле? Кем же ты будешь? — спросил барон.
— Моряком! — воскликнул Курт. — Я хочу увидеть весь мир! Я поступлю на флот и, конечно, стану адмиралом!
— «Конечно»? Ты метишь довольно высоко, но это хорошо: надо всегда ставить себе цель повыше, тогда будешь продвигаться вперед.
— Ты еще поддерживаешь его в этой глупости? — с гневом спросил Фернштейн. — С тех пор, как мальчишка погостил у моего шурина в Киле, он только и думает об этом проклятом море! Он разгуливал по всем пароходам, катался в лодке под парусом и вбил себе в голову, что станет моряком. Но я этого не потерплю; я уже десять раз говорил ему это!
— В таком случае я сбегу, папа, — объявил Курт с полнейшим спокойствием, — даже если мне придется стать юнгой. Я поплыву прямо на тихоокеанские острова к каннибалам и пришлю тебе оттуда открытку.
— Только посмей! — вспылил отец. — Ты воображаешь, что я отпущу единственного сына подвергаться опасностям? Насмотрелся я на это в Киле, моряки лазят по реям, как кошки! Стоит упасть, и нога сломана. Да еще, пожалуй, акула съест.
— Я не упаду, — возразил Курт, — а на акул мне наплевать.
— Коротко и ясно! Ты должен оставаться на суше! — решительно заявил отец. — Твое место в Оттендорфе! Прошу без глупостей!
— Ступай пока в парк, Курт, — вмешался Гоэнфельс, — мне надо еще поговорить с твоим отцом.
Курт вышел из комнаты, но едва переступил порог, тут же снова просунул голову в дверь и крикнул:
— Я буду моряком, папа, и баста!
— Ах ты, проклятый мальчишка! — и отец с гневом сорвался с места, но дверь захлопнулась, и мальчик убежал.
— Твой сын, кажется, не особенно с тобой почтителен, — сухо заметил Гоэнфельс. — «Сбегу»! И он смеет говорить это тебе в глаза!
— Он еще подумает, прежде чем в самом деле сделает это, и я не посоветовал бы ему пробовать. Сумасбродная мальчишеская фантазия, ничего больше! В таком возрасте всем им хочется удрать из дому и обрыскать весь мир. Я сумею с ним справиться, если дойдет до этого.
— Да, уж без этого не обойдется! Боюсь, твой Курт из тех, которым не сидится на своем клочке земли. Почему, собственно, ты не хочешь уступить его желанию?
— Этого только недоставало! Что же тогда будет с Оттендорфом, старинным родовым имением, в котором хозяйничал еще мой дед? Неужели ты хочешь, чтобы после моей смерти оно попало в чужие руки, было продано, а деньги растрачены? Моя дочь выйдет замуж и уедет Бог весть куда, а мальчик должен остаться при мне, и уж я сумею сделать из него хозяина. Почтения-то у него, действительно, маловато. Когда я сержусь, он только трясется от хохота и под самым моим носом кувыркается через голову.
— И тогда ты хохочешь вместе с ним, — прибавил Гоэнфельс. — Я бы иначе воспитывал его. Он бойкий мальчик и полон энергии. Если бы он был моим, я многое отдал бы за это.
В последних словах послышалась грусть. Фернштейн сочувственно кивнул головой.
— Да, действительно, судьба отказала тебе в сыне, а для тебя это особенно важно, потому что Гунтерсберг — майорат. А как теперь здоровье твоей дочери?
— По-прежнему. Это для нас источник постоянной тревоги. Мы уже перепробовали всевозможные средства, но ничто не помогает. Доктора толкуют о слишком восприимчивой нервной системе, о малокровии и тому подобных вещах и утешают нас обещанием, что с возрастом девочка окрепнет, но пока она остается все такой же слабой, а ведь она у нас одна.
Впервые в голосе барона дрогнуло сдержанное волнение, но он быстро изменил тему разговора:
— Оставим это, все равно ничего не изменишь. Мне надо поговорить с тобой о важном деле. Я послал за Бернгардом в Рансдаль своего секретаря, на которого могу вполне положиться, и жду его возвращения на будущей неделе. Но, как нарочно, именно теперь мне необходимо отлучиться — это поездка по служебному делу, и я должен ехать вместо министра, а моя жена с ребенком еще на водах. Я хотел попросить тебя до моего возвращения приютить мальчика у себя в Оттендорфе.
— С удовольствием, — согласился Фернштейн. — У Курта каникулы и, значит, твой племянник найдет у нас себе товарища. Боюсь только, что он порядком одичал — все-таки отцовское воспитание…
