Джулиан, успевший надеть только одну штанину, замер, раздумывая над вопросом. Он смутно припоминал встречу с Жизель Лебо. Она что, еще раз поцеловала его? Вполне возможно. Этой женщине нахальства не занимать.
– Думаешь, он это оставит просто так? – горячо продолжал Луи. – На том балу была вся парижская знать. Как ты мог так его унизить? Увиваться у всех на глазах за его женой?
На самом деле это Жизель прижала его в углу, а не наоборот. И что ему было делать? Когда такая милашка прижимается грудью, что может поделать мужчина?
– Ха! – воскликнул Джулиан, засунув вторую ногу в штанину с такой силой, что снова потерял равновесие и врезался прямо в грудь Луи. – Лебо... – Он на мгновение задумался. – Это ничтожество. Лопоухое, – решительно добавил он, пытаясь непослушными пальцами застегнуть пуговицы.
Луи резко дернул его за руку и внезапно оказался настолько близко к нему, что Джулиан никак не мог сфокусировать взгляд на его раздувающихся ноздрях.
– Ты поступишь мудро, друг мой, если внемлешь моему совету. Во Франции негромкая интрижка в порядке вещей, но чтобы у всех на глазах кокетничать с чужой женой на самом важном балу Парижа – это совсем другое дело. Подобное поведение попахивает кровью, ведь задета честь мужчины! И поверь мне, Лебо расправится с тобой, если ты останешься здесь!
Представшая перед мысленным взором! Джулиана картина заставила его рассмеяться. И по какой-то непонятной причине Лизетт тоже засмеялась.
Стремительный поток французских слов буквально извергся из уст Луи. И хотя Джулиан считал, что Луи говорит по-французски вполне сносно, сейчас, когда Луи злился, он говорил на том самом французском, «который англичанину никогда не понять». Черт, даже Лизетт, похоже, с трудом понимала своего соотечественника. Нетерпеливо махнув рукой, Джулиан сказал:
– Ты суетишься, как наседка, Луи. Ступай отсюда. Позднее Джулиан с удивлением вспоминал, что даже не заметил, чтобы Луи сдвинулся с места. И даже не почувствовал момента, когда кулак Луи врезался в его скулу. У него просто появилось причудливое ощущение полета, а потом все вокруг погрузилось в темноту.
Клодия шла навстречу ему по огромной зеленой лужайке замка Клер. Она была босиком, волосы рассыпались по лилейно-белым плечам. Подол платья, без накрахмаленных жестких нижних юбок, скользил по траве. Он так страстно желал ее, что задыхался...
Дышать он не мог потому, что какая-то чертова петля стянула горло. Пытаясь выбраться из глубочайшего забытья прежде, чем задохнется, Джулиан с трудом осознал, что голова у него раскалывается от боли, а все вокруг движется – вверх и вниз, вверх и вниз. Или из одной стороны в другую. Этого он не мог сказать с полной уверенностью.
Каким-то чудом он сумел приоткрыть один глаз и попытался сесть. Опираясь на... Господи! Он сам не понимал, на что опирается. Все так болело! Смутные воспоминания о Лизетт и Луи вернулись к нему, но пульсирующий мозг осилил лишь одно объяснение: его, должно быть, долго и со вкусом били, едва не лишив жизни.
Не ожидая обнаружить ничего хорошего, кроме сплошного кровавого месива на лице, он осторожно прикоснулся к носу, щекам и даже глазам. Странно, все было цело. Но он задыхался, поэтому первым делом нужно скинуть эту чертову петлю с шеи. Она была затянута так крепко, что еще удивительно, как он вообще мог дышать.
Он начал искать веревку, ощупав себя от ушей до плеч, но не нашел. Ничего необычного не было, кроме воротника и шейного платка, завязанного очень туго. Боже милостивый, его душит собственный шейный платок! Было и еще нечто странное, что он заметил, когда вцепился пальцами в платок. Жилет как-то странно сидел на нем и был застегнут не так, как следовало.
Вздохнув наконец полной грудью, Джулиан прищурился, вглядываясь в темноту, и понял, что он в карете. Устремив взгляд в окно, болезненно поморщился. За окном была кромешная тьма. Проклятие! Карета катилась в ночной мгле, далеко от Парижа, наверняка в направлении замка Клер, где ждет она, чтобы терзать и мучить...
Внезапный резкий храп привлек внимание Джулиана. Он медленно повернул голову, пытаясь рассмотреть в темноте фигуру спящего. Луи! Нет, на этот раз он точно убьет негодяя! Упершись руками в сиденье, Джулиан приподнял ногу и ударил спящего предателя. Луи, вздрогнув, подскочил, бормоча от удивления:
– Что случилось?
– Я скажу тебе, что случилось, мерзкий лягушатник. Ты похитил меня! – прохрипел Джулиан.
После минутного молчания Луи устало ответил:
– Да, похитил, – и, пошарив рукой, зажег керосиновые лампы, осветив бархатный интерьер дорогой дорожной карсты.
– Знаешь, ты ведь мог бы и попросить меня покинуть Париж! – раздраженно воскликнул Джулиан, моргая от яркого света. – Незачем было прибегать к похищению. Что, у французов нет законов на этот счет?
– У меня были все основания, – возразил Луи. – Когда-нибудь ты скажешь мне спасибо за оказанную услугу. Мсье Лебо вознамерился убить тебя. Я то сам не имею ничего против, но вот Юджиния, пожалуй, будет очень недовольна.
– Лебо! – фыркнул Джулиан. Он ведь не виноват, что симпатичная жена Лебо терпеть не может этого маленького павлина, за которого вышла замуж. Или что недоумок не умеет играть в карты, чтобы спасти свою глупую жизнь. Или что он обиделся на то, что его назвали Маленьким Ничтожеством.
– Да, Лебо! Убежденный республиканец, ярый критик монархии и мой заклятый враг! Он невероятно жесток, Кеттеринг. И я не удивлюсь, если он уже сейчас преследует тебя.
С одной стороны, Джулиану даже хотелось этого – он с удовольствием выместил бы свое раздражение на глупом павлине. Но Луи явно не горел желанием ничего слышать, поэтому он закрыл глаза, осторожно прижав раскалывающуюся от боли голову к бархатному подголовнику.
– Думаю, тебе пора вернуться домой, – бесстрастно заявил Луи.
Джулиан с трудом приоткрыл один глаз. Его зять, небрежно скрестив ноги, рассматривал ногти, всем своим видом демонстрируя непреклонность.
– За все семнадцать лет, что мы знакомы, никогда не видел тебя таким... потерянным. Без руля, так сказать. Без какой-либо цели. Корабль без...
– Хорошо, хорошо, – проворчал Джулиан, благоразумно решив умолчать о том, что за все семнадцать лет ни разу не видел, чтобы Луи вел себя как наседка.
– Думаю, ты страдаешь от скуки, да и кто может винить тебя? – продолжил Луи.
Джулиан от неожиданности заморгал:
– Что!?
– Ты воспитывал сестер с тех пор, как тебе исполнилось шестнадцать лет, а теперь они все выросли и разъехались. Дела в твоем имении идут как по маслу и без твоего участия, да и, видит Бог, повесы уже не те, что были раньше. Так что единственным твоим достойным занятием остаются редкие лекции в университете, но ведь этого недостаточно, чтобы заполнить дни, не так ли?
Нетерпеливо фыркнув, Джулиан отмахнулся. Луи был чертовски прав насчет скуки, но он и представить себе не мог, насколько тоскливо было Джулиану. Потому что это была не просто скука. Это была ежедневная изнуряющая борьба за выживание в собственной шкуре, преодоление все более настойчивого и неприятного ощущения, что он навсегда закован в плохо сидящий на нем костюм. Ничего не помогало: ни выпивка – хотя Господь знает, как упорно он пытался утопить в вине это чувство, – ни путешествия, ни занятия, ни игра в карты, ни женщины.
Луи прищурился и что-то пробормотал себе под нос. Джулиан закрыл глаза. У него совершенно не было настроения объяснять, что этот проклятый зуд начался в тот день, когда его сестра Валери покинула этот мир. Зуд превратился в ноющую боль, когда он прижимался головой к окровавленной груди Филиппа. И он не мог объяснить, что эта боль превратилась в опухоль, которая начала разъедать его в последующие дни и месяцы. Хотя он и предлагал Филиппу помощь, но всякий раз тот отказывался. Впрочем, суть была в том, что он почти ничего не сделал, чтобы спасти Филиппа. Да и вряд ли Луи захочет выслушать его. Джулиан знал, если Филипп охвачен горячкой игры или ищет забвения с какой-нибудь шлюхой, значит, он не с Клодией.
– Ну что ж, – фыркнул Луи. – Если божественного Дейна оскорбляет сама мысль о том, что ничто человеческое ему не чуждо, я вряд ли в состоянии помочь.
Ха! Если бы только он был человечен! Джулиан откинулся на подушки и закрыл лицо рукой, не обращая внимания на громкий и раздраженный вздох Луи.
– А! Значит, тебя так мало заботит то, что я думаю? А как же Джини? Она ужасно волнуется. Подумай хотя бы о сестрах!
Нет, это просто смешно! С того самого момента, как отец, уже на смертном одре, умолял позаботиться о сестрах, он только об этом и думал.
– Я думаю о них, Луи. Каждый день, – пробормотал Джулиан.
– Прошу прощения, ты, конечно, прав, Кеттеринг. Ты всегда возмутительно баловал их...
– Прошу тебя, перестань. Ничего подобного я не делал.
– Ты всегда выполнял все их прихоти. Если они хотели новые платья и туфли, ты был тут как тут. Если они предпочитали сладости обычной трапезе, ты лишь улыбался. Если жаловались, что у них мало шляпок, ты в этот же день вызывал модистку!
