Когда Кинкейд заговорил снова, голос его был мягок и пронизан сочувствием старого друга:
— Прошло уже больше двенадцати лет, милорд. Двенадцать лет, и ни единого словечка. Прошу вас. Вы должны смириться с мыслью, что Роуз мы не найдем. Велика вероятность, что леди умерла.
— Я бы знал.
Маркиз не поднимал глаз от стола, упорно отказываясь поддаваться сомнению, которое жило бок о бок с надеждой с тех пор, как он узнал о мачехином предательстве.
— Роуз не умерла. Она просто… потерялась на время.
Как и леди Энгели, осознал он, и мисс Блайт.
— Я подумал, Кинкейд, что наша семья имеет дурную привычку терять своих женщин.
— Шевельнешь хоть пальцем — и я продырявлю тебя насквозь!
Вот дьявол.
Во время утомительно долгой поездки из Лондона в шотландский Энскрам лорд Гидеон Хаверстон много раз пытался представить, какой прием ждет его в Мердок-Хаусе. Он по большей части был оптимистом, не лишенным живого воображения, и посему имел все основания рассчитывать, что этот прием будет включать в себя самый минимум упреков и слез и ошеломляющий поток изъявлений бурной радости и признательности.
При этом не исключалось использование слова «герой».
Но он уж никак не представлял, что в конце путешествия найдет необитаемый дом, прячущихся в конюшне разбойников, фразу «продырявлю тебя насквозь», произнесенную в темноте сиплым шепотом, и дуло ружья, больно уткнувшегося ему в поясницу.
Однако бывали приемы и похолоднее.
— Если вы хотите денег, то вам трудно будет их получить, разве что один из вас залезет ко мне в карман. Хотя, говорят, в России есть человек, который может двигать предметы одной лишь силой мысли. Весьма полезный талант. Возможно, вы с ним знакомы?
За этим заявлением последовало короткое молчание.
— А ты хладнокровный ублюдок, да? — наконец прошипел голос. — И не я здесь вор!
Молодой, подумал Гидеон. Очень молодой и боится. Ему хорошо знакома мальчишеская привычка прятать за бравадой страх. Достаточно часто приходилось слышать это на борту «Стойкого» — нарочитое понижение голоса, скрывающее дрожь, и эта осиплость, когда слова проталкиваются сквозь ком ужаса, засевший в горле.
«Боюсь? Кто, я, кэп? Да ни в жисть».
Но они боялись. У себя на корабле он не терпел дураков.
Парнишка позади него явно в бегах, думал провести ночь на куче соломы. Лучше поскорее осадить его, пока он не сотворит что-то такое, о чем пожалеют оба.
Гидеон перенес вес на здоровую ногу, развернулся, одной рукой отбил в сторону дуло ружья, а вторую сжал в кулак и отвел для удара.
Луч лунного света прорезался в открытые двери, и в долю секунды он увидел штаны, грудь и длинную косу.
Женщина.
Инстинкт заставил его отдернуть кулак, прежде чем он соприкоснулся с плотью. Все добрые дела наказуемы, а наказание Гидеона за это глупое рыцарство было быстрым, болезненным и унизительным. Он согнулся пополам, когда получил в живот прикладом ружья, взвыл, когда острое колено заехало ему по носу, и провалился в черноту, когда что-то твердое с резким «буме» отскочило от его головы.
— Он мертв, да? Мы убили его?
Уиннифред наклонилась над своей подругой Лилли, а та, в свою очередь, склонилась над мужчиной, которого они только что оглушили. Поскольку их хитрость удалась замечательно, она не могла не испытывать чуточку самодовольства наряду с облегчением и остатками смертельного ужаса. Он должен был оставаться в доме, паршивый ворюга, а он заявился в конюшню за лошадьми.
— Потому что если убили, нам придется по-быстрому спрятать тело. Вдруг кто-нибудь придет искать его?
— Тогда они, без сомнения, удивятся, как его лошадь оказалась в конюшне. — Лилли присела на корточки перед распростертым мужчиной. — И убили его не мы. Это я ударила его сковородкой, а ты просто немножко пнула.
— Обязательно попрошу викария не забыть отметить это различие на наших с тобой похоронах. Повешенным убийцам ведь дозволяются похороны?
— Если повезет, мы этого никогда не узнаем. Он еще дышит.
— О…
Уиннифред скорее почувствовала, чем увидела взгляд подруги.
— Твое уважение к святости человеческой жизни весьма трогательно.
— Ну, это же ты стукнула его по голове, — напомнила Уиннифред. — Кроме того, мертвое тело легче спрятать, чем живое… Может, свяжем его, как думаешь?
— Пожалуй. Сюртук его на ощупь… довольно дорогой.
— Полагаю, имеются все же определенные денежные выгоды в том, чтобы быть разбойником. А ты никогда не думала…
— Нет.
— Жаль. Никто бы нас не заподозрил.
Еще не переставшими дрожать руками Уиннифред вытащила два коротких куска веревки и стала связывать руки мужчины, а Лилли трудилась над ногами.
— У него хорошие сапоги и брюки из первосортной шерсти, — сказала Лилли. — Я хочу взглянуть на него при свете. Принеси свечу…
— Нет, у нас их осталось всего ничего. Не желаю переводить свечку на таких, как он.
— Фредди!..
— Давай хватай его за ноги, а я возьму за плечи, и вытащим его наружу.
Благодаря годам физического труда у обеих девушек были крепкие спины и сильные руки, и тем не менее вытащить взрослого мужчину из конюшни оказалось ох нелегким делом. Лилли пыхтела и тяжело отдувалась, а Уиннифред вся взмокла.
Вначале лунный свет осветил ему ноги, и Уиннифред не могла не заметить, что Лилли была права насчет сапог — они превосходны. Следующими она увидела брюки, затем великолепно сшитый сюртук. В последнюю очередь луна осветила лицо — темные волосы, длинные ресницы, орлиный нос и твердый подбородок. Рот большой и…
— Ох, святители небесные!
Испуганный вскрик Лилли в темноте показался неестественно громким.
— Что? Что такое?
Уиннифред поспешила снова ухватить мужчину за плечи, когда его ноги выскользнули из рук Лилли и он упал на землю.
— Это он. Это он. Это… Постой… — Лилли наклонилась поближе к лицу. — Это не он.
— Бога ради, Лилли…
— Это другой. Это Гидеон.
— Гидеон? — повторила Уиннифред. — Лорд Гидеон Хаверстон, ты хочешь сказать? Брат нашего щедрого благодетеля? Здесь?
Она наклонилась вперед и прищурилась, чтобы еще раз вглядеться в его лицо. Потом уронила его голову на твердую землю.
— Уиннифред, что ты делаешь?
К немалому удивлению Уиннифред, Лилли прошипела эти слова шепотом, как будто состояние Хаверстона внезапным и чудесным образом улучшилось от отключки до простого сна.
— Ты совершенно права. Это было непочтительно с моей стороны. — Она выпрямилась и подбоченилась. — Мне следовало нацелиться на острый камень.
