Поскольку балдахин у постели был задернут, я решил, что оставленная на столе горящая свеча не имеет никакого значения: девица все равно ничего не увидит и не услышит сквозь толстые занавеси. Я старался двигаться как можно тише, чтобы половицы не скрипели у меня под ногами, и был почти у самого окна, как вдруг понял, что допустил ошибку.
Ужасную ошибку.
Розалина Капулетти была не в постели. Она сидела на стуле у дальнего конца стола и читала небольшую книжицу.
Я увидел ее раньше, чем она увидела меня.
Свет от свечи отбрасывал на ее кожу золотые блики и отражался в ее больших темных глазах. У нее была лебединая шея; изящные руки бережно держали переплет. Одета она была в простую льняную сорочку – я видел под тонкой белой тканью очертания ее стройного тела. Темные, как ночь, волосы были заплетены в длинную косу, кончик которой она, читая, задумчиво накручивала на палец.
Меня никто не предупреждал, что она так красива.
В следующее мгновение она заметила меня и вскочила на ноги в испуге. Книга упала на стол, и я подумал, что сейчас раздастся крик, который поднимет на ноги весь дом, – этого вполне можно было ожидать от девицы, увидевшей в своих покоях незнакомца в маске.
Но вместо этого она сделала глубокий вдох, а потом медленно выдохнула.
– Что вам нужно? Кто вы? – спросила она.
Я был поражен тем, как твердо прозвучал ее голос. Она сжимала кулаки, и я видел, что она вся дрожит, но взгляд ее был ясным и внимательным, а подбородок воинственно задран. Не бесстрашная, но храбрая, очень храбрая девушка.
Я приложил палец к губам, призывая ее говорить тише. Она не ответила, поэтому я тихо произнес:
– Вы можете называть меня Принцем Теней, синьорина.
Выражение ее лица переменилось, и вызов в ее глазах сменился заинтересованностью.
– Я слышала о вас. Так вы существуете!
– Как видите.
– А я-то считала, что это все пьяные бредни. Я слышала о вас много разного, но так и не поняла, чем вы занимаетесь.
– Ворую, – ответил я. – Это и есть мое занятие.
– А зачем? – Этот вопрос мог показаться глупым, но у нее явно был острый ум, поэтому я не стал отвечать и подождал продолжения. – Вы же не какой-нибудь оборванец. Вы слишком хорошо одеты. Ваша маска из шелка. Вы явно не нуждаетесь в краденом золоте.
Она отличалась не только храбростью, но и необыкновенным самообладанием. Пока сила была на моей стороне, но я начинал сомневаться, что это надолго.
– Мне доставляет удовольствие брать у тех, кто имеет слишком много, – ответил я. – У тех, кому надо бы умерить свою гордыню.
Она стояла очень спокойно, изучая меня, а потом медленно покачала головой:
– Из этого следует, что сегодня вы обокрали кого-то в этом доме. И кто же стал вашей жертвой этой ночью?
Я понимал, что это проверка.
У нее были свои взгляды и свои пристрастия. Но я не хотел лгать, невзирая на возможные последствия.
– Тибальт, – ответил я. – Он негодяй и глупец. Вряд ли кто заслуживает наказания больше, чем он, вы не находите?
Она явно испытала облегчение, услышав это. Не улыбнулась, но уголки ее губ чуть заметно дрогнули.
– Тибальт мой брат. И он очень опасный человек, – заметила Розалина. – Вам следует поскорее уносить отсюда ноги, пока он сам не отобрал у вас что-нибудь более ценное, нежели то, что вы взяли у него.
– Это очень мудрое замечание, и я совершенно с ним согласен. – Я отвесил ей еще более глубокий поклон, чем ее брату, и гораздо более искренний. – Вы очень добры и благородны.
– И не добра, и с вами не в родстве, – парировала она.
Она снова села за стол и взялась за книгу, делая вид, что не обращает на меня никакого внимания. У нее неплохо получалось, но я заметил, что она все же следит за мной краем глаза.
– Уходите же быстрее. Я уже забыла о вас.
Я еще раз поклонился ей и распахнул ставни. За окном располагался балкон, выходивший в небольшой, окруженный со всех сторон стеной сад: он был похож на удивительный цветущий Эдем в центре каменной пустыни. Посередине играл струями фонтан, наполнявший ночь нежным музыкальным журчанием. Никого из головорезов видно не было, хотя я знал, что у Капулетти их нанято было много: Тибальт не в одиночку пьянствовал этим вечером.
Я вскарабкался на балюстраду, задержался на мгновение на краю, а затем прыгнул как можно дальше на мягкую землю цветника. Пышные ирисы с сильным сладким ароматом гнулись и ломались под моими ногами, когда я бросился бежать. Сердце мое бешено колотилось, я взобрался на стену, перепрыгнул на улицу, отряхнул с одежды садовую грязь и начал свою, как я надеялся, спокойную и безопасную прогулку по Пьяцца-дель-Эрбе[2].
Я едва успел стянуть маску и сунуть ее в кошель, как у меня за спиной послышался стук сапог по каменной мостовой и из-за угла вышли двое городских стражников, одетых в цвета герцога Эскала – правителя Вероны. У обоих были широченные плечи и мускулистые руки – какие и положено иметь на темных улицах, если не хочешь, чтобы твоя жена стала вдовой. Дозорные направились ко мне. Когда лунный свет упал на мое лицо, они замедлили шаг и поклонились.
– Синьор Монтекки, – произнес тот, что был повыше, – вам здесь быть небезопасно. Вы бродите у дома Капулетти – и совсем один. Неблагоразумно, синьор. Очень неблагоразумно.
Я притворился, будто спотыкаюсь и пошатываюсь, как если бы я побывал в винном погребе Тибальта, а не в его спальне.
– Неразумно было бы, ребята, будь я один, но Монтекки никогда не гуляет в одиночестве!
– Разумеется! И сейчас он тоже, определенно, не один! – послышался еще чей-то голос, и за спиной у меня раздались шаги. Я повернулся и увидел знакомую фигуру моего лучшего друга Меркуцио, которому отнюдь не надо было притворяться, что он пьян, о нет! Он даже ухватился за мою шею, чтобы не упасть. – Бенволио Монтекки никогда не будет сражаться в одиночку, пока я дышу! А теперь, негодяи, поучить вас манерам?!
– Синьоры. – Один из стражников, уже терял терпение. – Мы находимся на службе. Поссориться с нами – то же самое, что поссориться с герцогом Вероны. Самым лучшим для вас сейчас будет отправиться куда-нибудь в более подходящее место. Да и время уже очень позднее.
Я расхохотался пьяным смехом:
– Ты слышал это, Меркуцио? Время позднее!
Это была первая строчка популярной – хотя и не слишком приличной – песни, и он немедленно подхватил ее, и мы запели хором. У нас с Меркуцио не было ни слуха, ни голоса. И это было то еще, скажу я вам, представление, когда мы, пошатываясь, ковыляли в сторону дворца Монтекки, сопровождаемые сердитыми сонными проклятиями из окон домов, мимо которых проходили.
Дозорные отпустили нас охотно, явно испытывая облегчение от нашего ухода.
