— Дилайла!
— И как он в постели? — Она злобно хихикнула. — Уверена, что ужасен. Но не хуже других великих мира сего. Интересно… а король Франции Людовик, как он? Он ведь тоже жирный да к тому же старый. Но по крайней мере он не похож на карлика-Наполеона. — И веселая вдова разразилась дьявольским хохотом.
— Дилайла, ради Бога, говори тише! — сдерживая смех, зашептала Мара. — И послушай меня, глупая женщина. У меня нет романа с регентом. Мы друзья. Слышишь, друзья!
— Ммм…
— Как тебе известно, его королевское высочество крестный отец моего сына. И все.
— Расскажи об этом в свете, милочка. — Дилайла сложила на груди руки и понимающе покачала головой. — Твои визиты в Карлтон-Хаус вызывают массу толков.
Мара вздохнула. Сплетни уже дошли до ее ушей. Сколько злобы в мире! Ну почему люди всегда предполагают самое худшее?
— Одиннадцать сотен! — выкрикнул аукционист. — Кто-то сказал «двенадцать»? — Он обвел зал внимательным взглядом. — Одиннадцать сотен пятьдесят?
Мара закусила губу, подняла табличку и оглядела публику.
— Думаю, я купила…
— Продано! — провозгласил аукционист. — Этой очаровательной леди. — Он почтительно поклонился Маре и со стуком опустил свой молоток.
— Вот и отлично! — Мара с удовлетворенным видом обернулась к подруге, которая смотрела на нее с нескрываемым изумлением.
— Одиннадцать сотен? Милочка, да я за такие деньги обставила весь свой летний дом в Брайтоне! Разве ты стала бы тратить на регента такую огромную сумму, не будь он твоим милым другом, а?
— Стала бы, — спокойно объяснила ей Мара. — Он коллекционер, а Герард Доу — его последнее увлечение. А мне… — Мара вдруг замолчала, не зная, стоит ли говорить дальше.
— Так что же? — Дилайла придвинулась ближе.
— А мне… стало известно, что скоро объявят о некоем счастливом событии в королевской семье. Теперь ты видишь, какая я расчетливая? — с иронией спросила она. — Я уже выбрала подарок, а вы все будете метаться, когда грандиозная новость станет известна.
— Какая новость? — Дилайла схватила подругу за руку. — Неужели ему позволят наконец развестись? Только представь себе, ты сможешь тогда…
— Да нет же! Все, мой рот на замке.
Мару позабавил разочарованный вид подруги.
— Неужели ты мне больше ничего не скажешь? — обиженным тоном воскликнула Дилайла.
— Не скажу, дорогая моя. Иначе меня бросят в Тауэр.
— Так тебе и надо.
— Я просто не смею. Это не моя тайна. Но скоро ты все узнаешь. Об этом объявят на неделе.
— Ах ты, негодница!
— Еще вопрос, кто здесь негодница. Так где, говоришь, этот потрясающий тип, о котором ты твердила? И как ты его называла? Безукоризненный, горящий? Любопытно посмотреть…
— Я думала, тебя не интересуют мужчины.
— Ну, посмотреть все-таки можно.
Дилайла огляделась. Мара проследила за ее взглядом.
— О, кажется, он ушел. Его нигде не видно. — И Дилайла ткнула подругу локтем в бок. — Но ты ведь сказала бы мне, если бы спала с регентом, правда?
— Тебе-то, сплетнице, каких свет не видывал? Ни за что! — с улыбкой ответила Мара.
— Но, милочка, ты за это меня и любишь!
— Согласна. Но дело в том, что мне нечего рассказывать. Его королевское высочество крестный моего сына и мой друг.
— Твой друг…
— Ну конечно. С тех пор как умер муж, он был очень внимателен к Томасу и ко мне.
— Почему бы это? — несколько сухо поинтересовалась Дилайла.
— Ну ты же знаешь: он женат, — заметила Мара и неопределенно пожала плечами.
Дилайла фыркнула.
— Что ты имеешь в виду?
— Да как же! Всем известно, что принц предпочитает женщин постарше. А ко мне он проявляет доброту, и все. — И мысленно добавила: «А я испытываю к нему благодарность, которой ты не поймешь». — Ну что я еще могу добавить? Его судьба мне небезразлична.
— Все это очень мило, дорогая, но в Англии едва ли найдется еще один человек, который испытывает к нему такие же чувства.
— Мне нет дела до того, что о нем болтают. Я восхищаюсь нашим принцем. У него душа художника.
— Точно. Именно этого стране сейчас и не хватает, — ехидно отозвалась Дилайла. — Ну что, можно уходить? Здесь так душно и пахнет как у моей бабушки на чердаке.
— А мне нравится. Я сделала что хотела. Теперь мне надо как можно скорее попасть домой, к Томасу. Вчера у него был небольшой насморк. Я беспокоюсь.
— Насморк! Подумаешь, какой ужас. И сколько же врачей толпилось вчера у вас в доме, чтобы лечить нашего маленького виконта?
— Дилайла Стонтон, ты ничего не знаешь о детях.
— Знаю. Во всяком случае, достаточно, чтобы держаться от них подальше, — парировала подруга.
Мара ответила ей сердитым взглядом, а Дилайла весело рассмеялась.
— Идем же. Я пошлю за нашими экипажами, а ты распорядись насчет доставки этой твоей картины.
Мара кивнула, обе дамы поднялись со своих мест и, придерживая юбки, принялись осторожно пробираться между рядами посетителей. У Мары не выходила из головы сплетня о том, что в обществе ее считают новым увлечением регента. Дело требовало деликатности. Ей не хотелось оскорблять будущего короля, а потому нельзя было со всей решительностью опровергать слухи, чтобы не возникло впечатления, будто сама мысль об их связи глубоко ей противна. Ни за что на свете не станет она ранить чувства крайне впечатлительного принца. Джордж так остро ощущает свои внешние недостатки, так раним и обидчив…
Мара и сама росла в непростых условиях. Метод воспитания, который применяли ее родители, сводился к постоянной критике и преуменьшению достижений ребенка. Поэтому она знала, как тяжело жить, испытывая вечную неудовлетворенность и неуверенность в себе. Непрерывные нападки и сомнения в ценности собственной личности воспитывали человека, который ждал от жизни одних лишь неудач, даже если старался преуспеть изо всех сил. Вот почему Мара сочувствовала бедному регенту. У него никогда не было шансов оправдать грандиозные ожидания его отца, короля, не говоря уж об ожиданиях подданных. Те желали видеть Веллингтона в теле Адониса, а получили ненадежного, рыхлого дилетанта, который к тому же быстро превратился в невротика.
Бремя на плечах регента оказалось слишком тяжелым, а он был не из тех, кто способен нести такую ношу. Мара чувствовала: Джорджу нужны друзья, истинные друзья, а не скопище двуличных пресмыкающихся, которые его окружали. И в благодарность за то, что он сделал для нее и сына, она была готова поддержать его, даже если такая поддержка повредит ее репутации. Да и какое это может иметь значение? Она больше не семнадцатилетняя девушка, на которую давят чужие мнения и авторитеты. Ей не надо угождать всем подряд.
