— Конечно, мы достаточно взрослые. Что знают о любви все эти брюзги, которые охают о кровном родстве? Мы не можем запретить себе любить и не можем изменить того, что мы кузены.
— Забудь их!
Музыка зазвучала быстрее, и они закружились дико, безумно, слившись друг с другом, как будто у них было одно тело, игнорируя всех и вся, потому что энергия самой юности била в них ключом.
Питер! Питер! Как можно думать о Бетч-Вейле и не вспоминать Питера? Старые воспоминания вернулись к ней. Осенним утром Питер рано разбудил ее, чтобы отправиться на охоту на лисят… Питер плачет, потому что его собака убежала… Питер возвращается из школы и важно сообщает, что он, как и его большой друг майор Хадсон, совершенно не интересуется девушками. Как обижена она была! Прокравшись в библиотеку и забившись в огромное кресло у окна, она весь день проплакала в одиночестве.
Именно там, в убежище из старинных гобеленовых гардин, Питер просил ее выйти за него замуж сразу же после своего двадцать первого дня рождения. В тот день он был робок с ней. Он играл ее рукой, не смея поднять глаза, пока говорил. И она молча слушала его, потому что таяла от восторга, переполнявшего ее сердце. Питер!.. Питер!..
Как будто ему нужно было спрашивать ее, чтобы услышать ответ! Она всегда любила его, любила с тех самых пор, когда они были детьми. Они воспитывались в одном доме родителями Синтии, потому что отец и мать Питера погибли.
Он поднял, наконец, глаза, и одного взгляда на ее лицо было достаточно, чтобы он понял все, что хотел узнать.
— О… м-моя дорогая, — запинаясь, вымолвил он.
Тогда они поцеловались в первый раз, быстро и неопытно, оба испуганные сильным желанием, скрывавшимся за этим поцелуем.
Питер! Каждый кирпич и камень, каждый уголок Бетч-Вейла кричал его имя. Освободится ли она когда-нибудь от отчаяния и муки?
Бежать было бесполезно, она пыталась сделать это во время войны и потом, когда война закончилась и она отправилась волонтером в Индию. Теперь те долгие тяжелые часы ухода за больными казались ей ночным кошмаром.
Она с трудом могла вспомнить людей, с которыми работала, пациентов, за которыми ухаживала, и лишь Бетч-Вейл продолжал оставаться для нее реальным, Бетч-Вейл и Питер, которого она никогда больше не увидит…
Поступив добровольцем на службу, она много и напряженно работала и была горько разочарована, когда тело, в конце концов, восстало против и отказалось подчиняться. Она серьезно заболела и была отправлена домой, а затем в отставку. И это тогда, когда ей больше всего хотелось быть подальше от Англии. И все же Синтия понимала, что рано или поздно ей придется встретиться с Бетч-Вейлом.
Смерть отца мало значила для нее, и Синтия стыдилась себя, приняв это печальное событие слишком безразлично. Но полковник Морроу никогда не был для нее чем-то большим, нежели призрачный авторитет, мешающий ей добиться желаемого всем сердцем. Именно он, когда началась война, убедил Питера, что они слишком молоды, чтобы пожениться.
Поначалу Синтия решила, что никогда не простит отца за это, но потом осознала, что не может его даже ненавидеть. Он был для нее пустым местом. Вот мать могла понять ее. Если бы она была жива, дела, возможно, пошли бы совсем по-другому. Но она умерла до того, как Синтия смогла рассказать ей о себе и Питере.
Когда ее не стало, Синтия почувствовала, что отец для нее — не более чем незнакомец и что ее собственное положение в доме абсолютно такое же, как и Питера.
Питер был сиротой, и она стала сиротой, которой собственный отец отказывал в привязанности. Отец хотел мальчика и так никогда и не простил ей ее пола. А мать слишком долго болела и осталась в памяти всего лишь тихим ласковым голосом, доносящимся с огромной кровати.
У нее был только Питер, и ей не требовалось никого больше. Питер был всем, в чем она нуждалась: папой, мамой, братом, сестрой и, позже, любимым.
Питер, нежно ей улыбающийся. Питер, сочувствующий, когда ей больно. Питер, участвующий во всех ее детских играх и приключениях. И наконец, Питер, любивший ее так, что она не могла забыть крепких его объятий, нежность его рук, мягкость его губ… О Питер! Питер… Неужели прошлое так и будет преследовать ее даже спустя восемь лет?
«Мисс Морроу не желает продавать Бетч-Вейл, и я ее вполне понимаю», — сказал Роберт Шелфорд, и Синтия возненавидела его за это.
Что вообще может он понять — этот вульгарный молодой красавец, который, кажется, воспринимает все происходящее как шутку?
Да, она невзлюбила его с первого взгляда, когда он вместе с мистером Далласом, что-то оживленно лепечущим ему, вышел на террасу через французское окно гостиной. Казалось, он уже шагает по дому с чувством собственника, как будто Бетч-Вейл уже стал его.
Ненависть к Роберту Шелфорду возникла несмотря на то, что он хвалил дом и говорил, как сильно желает его иметь. И стала еще больше, когда он пообещал, что поместье будет восстановлено в своем былом великолепии. Откуда ему знать, как оно выглядит, когда на клумбах нет сорняков, когда лужайки скошены до бархатной гладкости, как было до войны, пока гусеницы танков и колеса армейских грузовиков не уничтожили их?
Синтия видела повреждения в доме, разрушенные камины, испорченные стены, сломанные перила и треснувшие оконные стекла, но все это не имело для нее никакого значения. Для нее Бетч-Вейл всегда останется красивым, каким бы он ни был, и потому выслушивать чужака, разглагольствующего о планах по реставрации, было выше ее сил.
Ей то и дело хотелось крикнуть ему, что дом не продается. Она едва сдерживала слова, что вертелись у нее на языке. И они все же вырвались в самый ответственный момент, когда документ уже лежал перед ними в Земельном комитете.
Синтия резко вскочила с кресла. Подошла к окну и уставилась в парк. В отдалении, на фоне голубого неба виднелась длинная изломанная линия серых крыш.
В комнате позади нее воцарилась тишина, и девушка поняла, что это Роберт Шелфорд удержал мистера Далласа от комментариев. Адвокат был словоохотливым маленьким человечком, любившим спорить с ней и убеждать, что все делается для ее же собственного блага.
Черт побери! Какое право он имеет вмешиваться? Если Даллас хочет говорить, пусть говорит! Синтия резко повернулась.
— Я все обдумала, — решительно произнесла она. — Я продам Бетч-Вейл, но без Довер-Хаус. Довер-Хаус останется в моем распоряжении, и я буду там жить.
Она увидела, как мистер Даллас глубоко вздохнул, и поняла, что адвокат поспешно подсчитывает, на сколько снизится цена, назначенная за все имение.
Роберт Шелфорд лишь улыбнулся. Синтию покоробило, что он чувствует себя совершенно спокойно, комфортно развалившись в кресле.
