— Клотильда, как ты думаешь, кислородная подушка понадобится? — спросила Констанция горничную, как только за ними закрылась дверь. — Может, все обойдется, если распустить ей корсаж и смочить уксусом запястья и затылок? Боже, быстрее! У нас всего несколько минут. — Мягкие карие глаза Констанции Фороугуд с тревогой взглянули на дочь. — Ну же, Элиза, разве можно так нервничать! Ведь мы просто празднуем твой день рождения.
— Да, мама, — покорно отозвалась Элиза, опуская голову на позолоченный подлокотник кушетки в греческом стиле и закрывая глаза. — Я постараюсь взять себя в руки, — добавила она слабеющим голосом.
Это возымело желаемый эффект. Мать взяла ее за руку и не выпускала несколько секунд, стараясь сосчитать пульс.
— Сейчас полегче? Дыши медленно, как тебя учил доктор Смэлли. Не волнуйся, дорогая, эта всего лишь день рождения, — повторила она, но уже не столь уверенно.
Элиза немедленно воспользовалась моментом:
— Я понимаю, что это только день рождения. Но Майкл… И эта свадьба… О, мама, прошу тебя, поговори с папой еще раз. — Элиза открыла глаза и с мольбой посмотрела на мать. — Пожалуйста, обещай, что постараешься его переубедить.
Констанция ответила не сразу. Некоторое время она молчала, сдвинув брови, потом повернулась к горничной.
— Клотильда, оставь нас! — коротко приказала она.
Когда горничная вышла, Констанция взяла руки дочери в свои.
— Милая, ты должна выйти замуж, ты же знаешь. Отец приложил столько усилий, чтобы найти тебе блестящую партию! Майкл — настоящий джентльмен, и его прекрасное образование и родословная великолепно украсят наше состояние.
— Да, Майкл — совершенство во всех отношениях, — с горечью произнесла Элиза.
— Я не понимаю тебя, дочка. Ты говоришь так, словно это какой-то порок!
Элиза выпрямилась на кушетке и, спустив ноги на пол, принялась задумчиво водить кончиком туфли по узорам старинного обюссонского ковра.
— Он так блестящ, мама, а я… Я рядом с ним выгляжу так жалко!
— Что ты говоришь, Элиза! Ты очаровательна! Любой мужчина почел бы за счастье взять тебя в жены! — убежденно сказала мать, нежно глядя на Элизу.
Девушка натянуто улыбнулась:
— Я знаю, про нас говорят — «красивая пара». Я это слышу постоянно с тех самых пор, как вы с папой объявили о нашей помолвке. Но дело ведь не в этом, мама. Все гораздо сложнее. Он… — Она запнулась, мучительно подыскивая слова. — Майкл слишком… Для меня он чересчур хорош!
— Вздор!.. — повторила леди Констанция уже с меньшей убежденностью.
Обе они знали, что Элиза не так уж не права. Она действительно была одной из богатейших невест Англии, но болезнь с ранних лет наложила свой отпечаток на ее характер. В отличие от Майкла Джонстона, слывшего всеобщим любимцем и душой любой компании, Элиза была необщительной и замкнутой и предпочитала уединение всем светским развлечениям. Если, образно говоря, Майкл сиял, словно маяк на мысе Лантерн, то она тихо мерцала, подобно желтой сальной свечке.
— Майкл не выказывает никаких сомнений и колебаний, — с укором заметила Констанция. — И ты не должна.
— Это потому, что он меня переживет, — заявила Элиза. Она по-детски хваталась за любую соломинку, без зазрения совести пытаясь напугать мать. Но что еще ей было делать? И потом, при ее болезни такой исход был вполне возможен.
— Что за ужасные вещи ты говоришь! — возмутилась мать.
— Но ведь это правда! Я ни за что не перенесу родов — даже если перенесу исполнение своих супружеских обязанностей.
«Если, конечно, он вдруг от меня этого потребует», — пронеслось у нее в голове. Майкл никогда еще не был даже близок к тому, чтобы хотя бы изобразить желание поцеловать ее. Лишь на приеме по случаю их помолвки он небрежно коснулся губами ее щеки — на глазах у гостей он и не мог поступить иначе. Но это было так не похоже на те страстные лобзания, о которых она читала в книгах леди Морган или в потрепанном томике Боккаччо, украдкой позаимствованных ею у Леклера.
— Элиза Викторина! — повысила голос леди Констанция — Я не желаю больше слышать ничего подобного! Замужество пойдет тебе только на пользу. Ты сменишь обстановку, совершишь путешествие на континент… Дорогая, это укрепит твое здоровье, и, поверь мне, когда ты вернешься, мы тебя просто не узнаем.
Но Констанция Фороугуд вовсе не была так уверена, как хотела показать. Вряд ли Элиза когда-нибудь достаточно окрепнет. Правда, приступов астмы с ней не случалось уже довольно давно, но только потому, что об Элизе постоянно заботились. Доктор Смэлли внимательно следил за ее состоянием, и все члены семьи строго выполняли его инструкции. Не ездить верхом. Не выходить из дома, разве что в жаркие или, наоборот, морозные дни. Всегда быть в тепле и стараться поменьше разговаривать, чтобы не перенапрягать легкие. Одного воспоминания о посиневшем лице дочери, об этом ужасном свистящем звуке, с каким она ловила губами воздух — и не могла вдохнуть, было достаточно, чтобы привести Констанцию в трепет.
Леклера и Перри бог наградил отменным здоровьем. Только ее дорогой девочке не повезло. Вся семья оберегала Элизу как могла. Стоило ей позвонить в специальный колокольчик, как кто-то непременно спешил к ней. Впрочем, Элиза никогда этим не злоупотребляла, так как с ранних лет предпочитала общество книг. Впоследствии она выучилась рисовать и теперь проводила все свое время в библиотеке или в студии у мольберта. Лишь изредка, если позволяла погода, она выходила на террасу и просиживала там час или полтора.
Она была красива особой, неброской красотой — белокожая, с выразительными серыми глазами и темными локонами, отливающими шелковистым блеском. Маленькая фигурка Элизы пленяла взор приятными округлостями. Но, несмотря на всю ее женственную прелесть и обаяние, была в ней некая пугающая хрупкость: казалось, одно неосторожное движение — и она может разбиться вдребезги, словно изящная фарфоровая статуэтка.
К состоянию Элизы все в семье относились деликатно и с пониманием. Ее вовлекали в общую жизнь, насколько это было возможно, и не пытались удержать, когда Элиза выказывала желание уединиться. Не было ничего удивительного, что помолвка так сильно на нее подействовала, и, помогая дочери подняться и провожая ее обратно к гостям, Констанция спрашивала себя, не поговорить ли ей с мужем еще раз.
Вернувшись в столовую, Элиза устроилась в одном из чиппендейловских кресел, стоявших возле громадного, ярко пылающего камина: в этом доме она всегда немножко зябла. Рядом она попросила сесть сестру матери — Джудит, чтобы это место ненароком не занял Майкл. Когда мужчины снова присоединились к дамам, Перри подкатил к ним кресло с маленьким Обри — сыном Джудит, и на какое-то время Элиза совершенно забыла о своем женихе. Ее десятилетний кузен ездил в кресле на колесиках с того летнего дня, когда он упал с лошади и сломал ногу. Кость срасталась плохо, и Обри до сих пор не мог ходить. Кресло было сделано для него по заказу его отца, сэра Ллойда Хэбертона, но находиться в нем мальчику Не доставляло никакого удовольствия.
