Страна пребывала в ожидании, в замке Понт-а-Муссон тоже ждали – рождения ребенка.
Замок дождался своего раньше, чем жители Орлеана.
В тот самый день, когда Теофания и Агнесса шили у камина, у госпожи Изабеллы начались схватки. И двадцать третьего марта она родила здорового младенца.
Девочку назвали Маргаритой.
* * *
Как бы ни были тяжелы времена, а ребенка следовало окрестить подобающим образом. Теофания достала из сундука искусно вышитую крестьянскую сорочку, служившую не одному поколению дома Анжу, и Маргариту окрестили в кафедральном соборе города Туль. Крестным отцом стал старший брат Рене – неаполитанский король Людовик, а крестной матерью – бабушка со стороны матери герцогиня Лотарингская, в честь которой и назвали дитя.
Маргарита пребывала в блаженном неведении, сколь торжественна совершающаяся церемония, но смотрелась девочка на руках Теофании весьма достойно. Ради такого случая в замок явился нечастый гость – сам Рене. Он только что получил титул герцога Барского – после смерти своего дядюшки. Это в какой-то степени упрочило его положение и сделало Рене владельцем маркизата Понт-а-Муссон. До этого, будучи младшим сыном, он владел лишь маленьким графством Гиз.
Рене с гордостью сообщил Изабелле о произошедших переменах.
– Может быть, теперь я смогу немного помочь Карлу, – сказал он.
Изабелла кивнула. Как и все во Франции, она очень надеялась на перемены в будущем. То, что произошло в Орлеане, иначе как чудом не назовешь. Изабелла не особенно верила в какую-то особую силу этой крестьянской девочки, ведомой Голосами с небес. Но факт оставался фактом: девчонка прибыла в Орлеан, нанесла поражение англичанам, спасла город, а в результате Карла собираются короновать в Реймсе.
Еще несколько месяцев назад это казалось совершенно невозможным. Но фортуна повернулась лицом к Франции, а заодно и к Анжуйскому дому. Рене теперь стал весьма влиятельным человеком. У него появилась возможность увеличить число воинов, купить оружие. Разумеется, он желал находиться подле своего зятя-дофина, дабы помочь ему вернуть все то, что отобрали англичане.
Рене провозгласил себя сторонником арманьяков – к которым, безусловно, принадлежал и дофин, – а это означало, что он становился врагом могущественного герцога Бургундского. Герцог был заодно с англичанами, за что его ненавидели все верные подданные французского короля.
– Надеюсь только, герцог Бургундский не пойдет на нас немедленно войной, – заметила Изабелла.
– Вряд ли он удостоит нас своим вниманием, – успокоил ее Рене.
– Будем надеяться. Однако я полагаю, что он всех арманьяков считает своими заклятыми врагами.
– Меня нисколько не удивит, если в скором времени Бургундец запоет по-другому. Жизнь переменчива, Изабелла. А порой случаются настоящие чудеса.
– Рене, вы, как и многие другие, совершенно уверовали в высшую силу этой Орлеанской Девы?
– Вы бы и сами поверили, Изабелла, если бы увидали ее. Вначале над Девой издевались, но потом стали смотреть на нее иными глазами. Я доверяю суждениям моей матери. Поначалу она была настроена весьма предубежденно, но после беседы с Девой переменила свое мнение и убедила мою сестру сделать то же самое. Хотя Марию не пришлось долго уговаривать. Она-то с самого начала поверила в Деву.
– А жена и теща дофина сумели убедить его самого.
– Да, но он и так быстро понял, что Деву ведет некая сила… божественная сила… И видите, как все вышло. Англичане просто-напросто испугались Жанны… по-другому не скажешь. И хотя Орлеан был на волоске от поражения, победа все же досталась нам.
– Я счастлива. А теперь Карла коронуют. И после коронации он будет зваться не дофином, а королем Франции!
– И Францию, и нас самих ждут большие перемены. Вот увидите.
– Может быть, вы теперь будете больше времени проводить с нами. Когда война кончается, мужчины возвращаются к своим семьям… Но она, увы, не кончилась. Избавление Орлеана от осады и коронация короля еще не означают конца войны.
– Конечно, – согласился Рене. – Но кто бы поверил всего несколько месяцев назад, что мы добьемся таких успехов?
Это была правда. Однако Изабелла обладала куда более здравым умом, чем ее муж, и понимала, что англичане не уберутся прочь из-за одной победы французов, какой бы она ни была сокрушительной.
Подготовка к отъезду герцога в Реймс, на коронацию, вызвала в замке настоящий переполох. Даже дети чувствовали, что происходит нечто из ряда вон выходящее, а маленький Жан все допытывался, почему папа сейчас с ними, дома.
– Он не пробудет здесь долго, мой господин, – объяснила ему Теофания. – Скоро опять уедет. Он возложит золотую корону на голову короля.
– Зачем? – спросил Жан.
– Затем, что королю так положено.
– Я тоже хочу золотую корону.
– Вы не можете ее иметь, мой маленький господин, и не могу сказать, что я сильно об этом сожалею. Насколько я знаю, – пробормотала Теофания скорее для себя, чем для ребенка, – короны никогда и никому еще не приносили ничего хорошего.
Жан заплакал и продолжал хныкать до тех пор, пока Агнесса не посадила его к себе на колени и не объяснила, что корона – штука тяжелая и иногда больно ранит голову того, кто ее надевает. Не стоит желать золотую корону – те, кто ее носит, часто не испытывают от этого ни малейшего удовольствия.
Жан заснул на руках у Агнессы, а она сидела и думала о короле. Все, что она о нем слышала, не казалось особенно лестным. Он производит на людей плохое впечатление, мало кто возлагает на него надежды, кроме странной крестьянской девушки, которой Голоса Свыше приказали короновать Карла и вернуть ему утраченную Францию.
«Его отец был сумасшедшим», – говорили в народе. А еще ходили слухи, что Карл – бастард, что он вообще не сын безумного короля. Карлу исполнилось двадцать шесть, но, по мнению многих, он выглядел на все сорок. «Это все потому, – шептались люди, – что он ведет такую жизнь. Говорят, благородные дамы при дворе не удостаивают дофина своим вниманием – хоть он, можно сказать, теперь король. Вот он и довольствуется прелестями служанок, которые пускают его в свои кровати за то, что он осеняет их своим королевским величием».
Агнесса была достаточно умна, чтобы понимать: все эти слухи сильно преувеличены. Но с другой стороны, в них, должно быть, немало истинного.
«Его мать сама сказала ему, что он – бастард… не сын короля. Говорят, это опечалило Карла куда больше, чем потеря королевства».
Бедный Карл, думала Агнесса.
Однако ведь он муж и отец. Наверняка он находит утешение в своей семье.
«Губы у него толстые, бровей и ресниц почти нет. А этот его огромный нос, передающийся в семье Валуа по наследству, – приплюснут и уродует одутловатое лицо больше нужного».
