— Я ценю то, что вы сделали. — Он подал Плюга руку. — Знаете, вы единственный, кто добился успеха. Я вам очень благодарен.
— Я сделал все, что мог, — почтительно ответил Плюга.
— Утром я пришлю последнюю часть вашего гонорара.
С этими словами посетитель направился к двери. Детектив последовал за ним.
— Хорошо, месье. У вас есть экипаж?
— Нет. Я отпустил извозчика, который привез меня сюда.
— Если хотите, возьмите мой. Ночь — не самое лучшее время для прогулок в этом районе.
— Благодарю. Мне нужно пройтись, — ответил взволнованный гость.
— Разве нельзя отложить ваше путешествие? — Плюга сдержанно кашлянул в кулак и опустил глаза.
— Вы знаете о нем? — встрепенулся господин.
— Как же, об этом пишут все газеты. Вы ведь знаменитость. Вы покидаете Францию завтра?
— Нет, не совсем. Корабль отплывает через два дня. Завтра я отбываю в Антиб.
Гость вышел на улицу, в прохладу и сырость весенней ночи. Плюга пожелал ему доброго пути, но господин с бакенбардами даже не обернулся. Улыбаясь, сыщик медленно закрыл дверь, а, обернувшись, увидел женщину. Улыбка исчезла с его лица. Ни он, ни она, не произнесли ни слова, но оба прекрасно поняли друг друга.
Спустя четверть часа детектив, сидя у огня с путеводителем в руках, вдруг неожиданно отложил его в сторону. Поднявшись, он направился к серванту асимметричной формы, где в открытой нише стояла шкатулка. Он взял ее и снова вернулся в кресло.
Это было прекрасное высокохудожественное изделие из серого клена, украшенное по бокам рельефной резьбой с орнаментом из лилий и ирисов с удлиненными изогнутыми стеблями. Центральную часть крышки украшала овальная цветная мозаика. Края шкатулки были обрамлены металлом.
Поистине это было великолепное произведение прикладного искусства. Но не сама шкатулка, а ее содержимое привлекало внимание Луи Плюга.
Сыщик достал крупный необработанный камень зеленого цвета. Положив его на ладонь, он долго рассматривал и любовался сверкающим блеском драгоценного камня, и медленно, с удовольствием ощупывал его пальцами. Потом отвел глаза, улыбаясь бледными губами, и вдруг, быстро заперев камень в шкатулке, разразился громким смехом.
Неделю спустя.
В сумеречной комнате стояла такая тишина, что даже тиканье часов было невыносимо громким. С площади Этуаль едва доносился городской гул, казавшийся нереальным здесь, в этом доме. В постели лежала больная женщина, а рядом, в кресле у самого окна, сидела девушка. Женщина пошевелилась и что-то невнятно сказала. Девушка поднялась и присела на край кровати.
Она ласково погладила руку больной, заглянула в ее лицо. Женщина улыбнулась и тихо произнесла:
— Жоан.
— Да. Тебе больно, мама? — прошептала девушка. — Если хочешь, я еще дам тебе лекарство.
Жоан Тимар отчетливо сознавала, что матери осталось жить недолго, и хотя смириться с этим ей было невыносимо трудно, она старалась держаться, и делала все, чтобы хоть чем-то облегчить страдания несчастной Констанции.
Девушка безмерно любила свою мать, но отца не знала и никогда не видела. Мать мало рассказывала о нем, а на расспросы дочери часто отвечала молчанием. С тех пор как она слегла от тяжелой болезни, Жоан и вовсе не касалась этой темы.
— Нет, — ответила Констанция Тимар, — лекарства не нужно. Боль оставила меня, и мое тело сейчас отдыхает. Какое блаженство, Жоан, не чувствовать боли!
Она улыбнулась и добавила:
— Мне нужно поговорить с тобой, дитя.
— Не надо, мама, побереги свои силы, — испуганно сказала девушка, поправляя подушки.
— Жоан, пожалуйста, выслушай. Действительно, у меня мало сил, и я не могу тратить их на уговоры. Я знаю, что умираю. Мне тяжело оставлять тебя, дитя. Грустно от мысли, что ты будешь одна. Но это не совсем так, Жоан. Есть тайна…
— Не надо, мама, — голос Жоан дрогнул. — Какие еще тайны? Так ли это важно сейчас? Прошу тебя, не волнуйся. Я не хочу, чтобы к тебе вернулась боль.
Констанция крепко сжала руку дочери.
— Я должна кое-что рассказать, Жоан. Тебе следовало знать это раньше. Всему виной моя гордость и отсутствие храбрости. Из-за этого ты много потеряла, Жоан. Теперь я понимаю, насколько была неправа.
— Мама.
— Тише. Это важно. Я хочу рассказать о твоем отце.
— Не думаю, что стоит говорить о нем сейчас, мама. Он не был частью моей жизни. Я даже не знаю его!
— Ты очень похожа на него, — тихо произнесла Констанция.
— Мама! — протестующе воскликнула Жоан. Ей не понравились слова Констанции. «Похожа, надо же! Этот человек когда-то бросил ее мать. Он не достоин того, чтобы говорить о нем», — думала Жоан.
— Однако, это так, — продолжала мать. — Помнишь, я была против того, чтобы ты изучала археологию?
— Я думала, ты была против потому, что считаешь образование необязательным для женщины.
— Я не верила, что ты пойдешь учиться в университет. Но больше всего меня удивил выбор твоей профессии.
— Археология? Почему? Она всегда интересовала меня, мама, — горячо возразила Жоан. — Правда, моего преподавателя этот выбор тоже смутил. Он сказал, что раскопки — не место для леди, но изменил свое мнение, когда увидел, что я учусь и работаю не хуже мужчины. Я благодарна, что ни он, ни ты не пытались отговорить меня.
— О! Разве я смогла бы тебя отговорить? По-моему, интерес к археологии у тебя в крови, — сказала Констанция.
— Почему же? — спросила дочь в недоумении.
— Потому, что именно археологию твой отец любил больше всего на свете, больше, чем меня.
— Не понимаю.
— Тебе знакомо имя Виктора Ланнека? — спросила мать.
— Какой же студент, изучающий археологию, не знает его? Он, наверное, самый известный ученый в своей области. Его книги были моими настольными книгами. Он очень знаменит. А ты знала его?
— Да Я хорошо знала его.
— Мама?! — Жоан вдруг поняла, что собирается сказать Констанция. Ее сердце учащенно забилось.
— Месье Ланнек, — по лицу больной пробежала тень волнения, и она закрыла глаза, — твой отец.
Жоан была потрясена. Месье Ланнек был для нее богом, научным светилом, она мечтала сделать карьеру, подобную его. Девушка изучала труды знаменитого ученого, восхищалась им больше, чем другими, но никогда не встречалась с ним.
Несколько раз Жоан видела в газетах его фотографии, но снимки были нечеткими, так что молодая француженка не могла даже ясно представить себе лицо человека, которого боготворила.
— Я сожалею, очень сожалею, — услышала она взволнованный голос матери. — О Жоан! Ты выслушаешь меня?
