Несмотря на то что его отец был родом из Виргинии, Елена никогда не думала об Хоакине как о янки. Интересно, кому он больше симпатизирует: американцам или мексиканцам? Он часто одевался как вакеро[1], и сегодня на нем были желто-коричневый жакет и обтягивающие лосины.
Хоакин, прищурившись, посмотрел на нее из-под густых бровей своими дьявольскими черными глазами. Этот взгляд преследовал ее днем и ночью — бездонный, бунтарский, напряженный, он мог растопить сердце любой женщины, как воск.
От столь приятных размышлений Елену оторвали громкие крики толпы, приветствовавшей прибывающий поезд.
— Дураки! — недовольно буркнула она и, прижавшись к руке Хоакина, тихо повторила слова из баллады, которую пела раньше.
Снова прозвучал гудок, рев толпы усилился.
— Черт! — Елена вскочила и с ругательствами бросилась к окну. Раздвинув тяжелые шторы, она закричала: — Баста, довольно! Вы что, не слышите меня, болваны? Хватит, я сказала!
— Осторожно, дорогая, так ты очень скоро выдашь себя, — небрежно заметил Хоакин; его глаза блеснули.
Елена недовольно нахмурилась:
— За три года это наша первая ночь, которую мы проводим вместе, и она не должна быть испорчена появлением дурацкого поезда, набитого государственными служаками! Надеюсь, мне не придется встречаться лицом к лицу ни с одним из этих бумагомарак, как и ни с одной из этих бостонских леди, а то я могу показать им не только мой гнев, но и острие моей шпильки!
— Успокойся, Елена, у нас будут и другие ночи — я задержусь здесь на некоторое время. Ну же, дорогая, будь терпелива!
— Ты говоришь те же слова, что и на ранчо, а еще перед тем, как мы встретились в Мехико, — упрекнула его она, надеясь вызвать на откровенность.
— Сейчас совсем другое дело! — Он посмотрел на часы и потянулся.
В свои тридцать шесть Хоакин стал еще красивее, чем в юности. Интригующая игра его упругих мышц под загорелой кожей заставила Елену застонать от возобновившегося с новой силой желания. Скольких женщин сразила мужественная красота Хоакина! Сколько женщин ощущали его поцелуи, содрогались от его нежности… Но разве они любили его, как она? Впрочем, существовало много вещей, связанных с Хоакином, о которых она никогда не узнает: его имя и поступки были известны во всей Калифорнии, но сам он всегда оставался скрытным человеком.
Когда Хоакин повернулся, чтобы взять рубашку с кресла, Елена вздрогнула при виде белых шрамов, покрывающих его широкую спину: то были отметки мощного кнута Лютера Мейджера. Ей вспомнились те ужасные ночи: она выхаживала раненого Хоакина, согревала, когда его бил лихорадочный озноб, успокаивала в бреду. Шрамы с годами затянулись, но события первых месяцев, после того как Мейджер и его гринго изувечили Хоакина и убили его жену, — эти события никогда не сотрутся из ее памяти.
— Может, ты все-таки скажешь мне, зачем приехал в Сан-Франциско? Я собиралась через несколько недель появиться на ранчо «Мурьета», но теперь ты сам оказался здесь!
— Просто хотел посмотреть, как ты танцуешь, дорогая. Ты стала великой актрисой, ведь так? Говорят, что ты исполняешь танец Женщины-паука даже лучше, чем твоя наставница Лола Монтес.
Елена с отвращением поморщилась:
— Ба! Эта женщина просто никто. — Она резко обернулась. — И ты отлично знаешь это! Много раз ты видел, как я танцую на сцене и… в спальне. Думаешь, я дура и не понимаю, зачем ты приехал? Это из-за того негодяя, который отхлестал тебя и убил Роситу, да? Он здесь, в Сан-Франциско? — По тому, как сузились его глаза и напрягся подбородок, Елена поняла, что попала в точку. — О, Хоакин, неужели ты полагаешь, будто никто не узнает тебя только потому, что ты побрился? Да гринго начнут охоту, даже прежде чем ты выйдешь на улицу! На этот раз они не сделают ошибки и убьют именно того, кого хотят, — тебя, Хоакин!
Не обращая внимания на ее сбивчивые слова, Хоакин быстро застегнул пуговицы на рубашке. Елена раздраженно застонала.
— Вспомни, что случилось в Арройо-Канта…
— Замолчи! — Звук его голоса напомнил раскат грома, отчего мурашки побежали по ее спине. Кажется, она зашла слишком далеко…
Хоакин пристально смотрел на нее.
— Неужели ты думаешь, что такое можно забыть? Не проходит дня, чтобы я не переживал тот день снова и снова. Мои родители погибли там, Елена, погибли из-за меня.
— Нет, Хоакин, они умерли не из-за тебя. Они верили в то, что делают, как и ты, верили в справедливость, сражались за нее и погибли.
— Ради их светлой памяти не говори мне больше о Канта, никогда. Кроме того, ничто не связывает меня с прошлым, а значит, не помешает найти Лютера Мейджера и отомстить за Роситу.
— Ошибаешься, Хоакин. Существует много людей, которые знают, что рейнджеры убили не того Хоакина, и для них ты все еще жив.
Хоакин подошел к окну и закрыл его, затем повернулся, и напряженное выражение на его лице сменила насмешливая улыбка.
— Что ж, пожалуй, так оно и есть, но я сознательно иду на риск. А вот ты, дорогая, слишком много волнуешься. — Вложив охотничий нож в кожаный чехол, он пристегнул его к ремню.
— Такова женская привилегия — волноваться о мужчине, которого она любит. — Елена ожидала от него удивленного взгляда, но Хоакин неожиданно обнял ее и легонько поцеловал в лоб. — Останься со мной этой ночью. Ты нужен мне.
Да, он ей и в самом деле нужен, думала Елена, следя за тем, как Хоакин ходит по комнате, вот только ему никогда не узнать, насколько. Годами она пыталась избавиться от своей тяги к нему, путешествуя по миру, как цыганка, выступая перед высшей знатью и членами королевских домов Европы, но всегда возвращалась в провинцию Сонора, на ранчо к Хоакину. Ее неимоверно раздражало, что наедине с ним ее гордость куда-то исчезала. Быть женщиной Хоакина, носить его фамилию, чувствовать его любовь — вот все, чего она хотела в этот момент.
Даже сейчас ее по-прежнему удивляло, почему он женился на Росите Фелис, а не на ней…
— Я должен идти. Меня ждет Лино!
Едва до Елены дошел смысл его слов, как она начала протестовать. Вскочив, она подбежала к нему, прижалась к его щеке и крепко обхватила его руками…
— Ничего страшного не произойдет, если твой дружок потерпит еще немного, — прошептала она, поглаживая ладонью его бедра.
— Прекрати! — Хоакин отвел в сторону ее руку, затем, не утруждая себя дальнейшими объяснениями, отвернулся и взял шляпу.
Елена вздернула подбородок и выпрямила спину.
— Вечно этот Лино! — Ее глаза сверкнули, как отполированный оникс. — Не понимаю, почему ты…
Прежде чем она продолжила, он схватил ее за руку выше локтя.
— Никогда не говори мне больше о Канта, о Лютере Мейджере и о Лино Торале, тебе понятно?
