Купцы уже крутились на базаре и смотрели за выставляемым товаром. Настя спокойно присматривалось к тем невольницам, около которых задерживался купец. Они тотчас меняли свое поведение в зависимости от его возраста и вида. Очевидно, к ним применили те же или очень схожие способы «воспитания». По некоторым было видно, что они прошли особо строгую школу, ибо они хватали через край, демонстрируя свои умения. Только те, кого ожидала тяжелая работа, сидели неподвижно, лишь время от времени нося тяжести по приказу хозяина, чтобы показать свою силу. Толстухи важно сидели не двигаясь. Некоторые из них обильно ели, может, чтобы доказать, что они могут стать еще толще.
Продавцы обнажали своих рабынь и громко хвалили их красоту или силу. Некоторых на секунду освобождали от цепей и проводили перед покупателем, чтобы доказать плавность походки.
Некоторым приказывали танцевать на площади или петь.
Эти картины привлекли Настю своим разнообразием. Но они возмущали ее, будто каждый приказ касался именно ее. Затем ей стало все равно. Усталость взяла свое. Она села как каменная статуя.
Но когда к ее группе приближались покупатели, длительная муштра давала о себе знать: она сама собой повторяла заученные движения и выражения лица. Проходили целые толпы покупателей. Первой продали Клару. Настя со слезами на глазах прощалась с ней. И даже не могла она себе представить, в какой край отправится ее подруга. В четверке Насти осталось только три рабыни: она, гречанка и грузинка.
Около полудня Настей заинтересовались сразу два купца. Один – молодой, другой – степенный, с длинной седой бородой. Но узнав цену, они отошли. Молодой еще два раза возвращался. Но хозяева Насти, видимо, не спешили ее продавать. И даже не очень расхваливали ее. Похоже, они ждали чего-то.
Настя устала и сидела, подобрав под себя ноги, позабыв о шуме торжища и обо всем вокруг.
Теперь она увидела, как заметались ее хозяева и вместе начали делать ей знаки руками, чтобы она встала. Она встала машинально и оглянулась. Между торговцами проходила большая группа чернокожих евнухов под водительством какого-то начальника, тоже черного. Это был наверняка слуга какого-то очень высокого дома, ибо все вокруг расступались и низко ему кланялись. Между ними шли две, видимо только что купленные белые невольницы неописуемой красоты. С ними шла также какая-то начальница в вуали, важная, словно госпожа.
Армянин, стоявший около Насти, обменялся взглядом с генуэзцем и Ибрагимом и начал кланяться и громко кричать:
– Да не минует ваш ясный взор этот прекрасный цветник Господа.
Нервным движением Ибрагим сорвал шаль с настиной груди и закричал:
– Вот девушка, белая, как снег на Ливанских горах, свежая, как плод еще с пухом, сладкая, как кипрский виноград, с грудью твердой, как гранаты из Басры, глазами синими, как бирюза, что приносит счастье, ученая в школе на радость правоверным, умелая в танце, в беседе и послушная, как дитя, умеет хранить тайны… Настю вогнало в краску.
Чернокожий начальник встал, внимательно посмотрел на нее и что-то неясно произнес, обращаясь к женщине под вуалью. Она подошла к Насте и, не говоря ни слова, прикоснулась к ее лицу и золотым волосам так, будто пробует на ощупь материю. Настя вспомнила, как ее впервые продали в Крыму.
Она поняла, что ее снова продали. Только не знала, кому. Кровь ударила ей в глаза и в голову. Словно сквозь кровавый сумрак она видела, как ее старые господа поклонились черному начальнику и женщине под вуалью. Еще она услышала, как этот начальник сказал Ибрагиму: «Вечером подойдешь ко мне за деньгами».
Она кивнула своим еще не проданным подругам, молча прощаясь с ними.
Солнце садилось за Айя-Софией, когда бедную Настю продали на Аврет-базаре во второй раз, освободили ее от цепей и отдали черным евнухам неизвестного господина.
Она пошла среди них, черных как уголь…
А позади клекотал и шумел рынок невольниц Стамбула на Аврет-базаре…
Движение по улице оживило Настю. Мысли стали посещать ее голову. Она хотела знать, кому ее продали и куда ведут.
С самого начала она поняла, что продали ее в какой-то очень богатый дом. Может, в дом какого-то аги или дефтердара. Но какого?
Немного погодя евнухи свернули к огромным зданиям. В сердце у Насти закололо от страха… Не было сомнений: ее вели к сараю… Вдоль стен ровным шахом маршировала стража…
«Отсюда никто уже никакими правдами и неправдами не выкупит меня, – мелькнуло в ее голове. – Даже если Стефан продал бы все свое имущество, то и этим бы ничего не добился», – подумала и вздохнула.
Она дрожала как осиновый лист, когда ее препроводили в какие-то страшные большие ворота, на которых были колья с насаженными на них человеческими головами. Их глаза были вытаращены от боли, а по воротам стекала кровь. Она поняла, что входит в дом сына и наследника Селима Грозного, десятого султана Османа, самого страшного из врагов христиан.
Она непроизвольно прижала маленький серебряный крестик матери к груди. Это успокоило ее, хотя страх был так велик, что она лишь на мгновение обратила взор к небесам.
Так и вошла она во двор сарая с высокими зелеными платанами. А солнце уже закатилось, и сумрак лег на величественные стены и на сады сарая в столице Сулеймана, султана турок-османов.
VIII. Служанка во дворце султана
Первая любовь – чаша ароматного цвета,
Вторая любовь – чаша красного вина,
Третья любовь – чаша черного яда…
Из сербской народной песни
Восходящее солнце только-только улыбнулось над башнями, стенами и страшными вратами Баба-и-Гамаюн, и над еще более ужасными Джеляд-Одази, и над большими платанами во дворе, и над окошками в подвалах для челяди, и над спальней только купленных невольниц.
Настя проснулась и открыла глаза. Другие еще спали.
Первое, что ей пришло в голову, – мысль о слугах ее родителей. Одних они любили, других – нет. Она старательно припоминала, кого и за что любили.
Мысли ее прервала кая-хатун, что пришла будить невольниц. Они повскакивали на ноги и начали одеваться. Молча одевалась и Настя, и тайком перекрестилась, произнося «Отче наш».
Кая-хатун повела новых невольниц на первый этаж сераля, чтобы показать им его устройство. После их должны были осмотреть и разобрать себе жены султана и одалиски.
Весеннее солнце играло светом на разноцветных венецианских витражах окон сераля и оживляло игрой красок узор чудесных ковров в покоях. Внимательно поглядела на них Настя и всем существом обрадовалась этой пышной красоте. И ей казалось, что она купается в этой красоте, словно в теплый день в реке родного края. Чудилось ей, что стены, покрытые коврами, живые, и, что они рассказывают чудесные сказки, как бабушка в родном доме. И казалось ей, что она уже не служанка и невольница, а госпожа, богатая самим видом этих дивных красок и прекрасных картин. Цветущий край смотрел на нее с этих стен, цветы, что были прекраснее настоящих, и такие же плоды и гроздья винограда. Там шла Агарь с маленьким сыном Измаилом. Шла по пустыне, изгнанная мужем из дома, шла в опускавшейся на землю ночи. Но даже пустыня выглядела как ковер, мягкий, словно песня матери. И все так прекрасно отражалось от матово-золотых стен гарема, что Настя почувствовала тепло и труд рук и умов великих художников.
