Войдя в кабинет, он положил на стол Кристи свой объемистый церковный гроссбух и уселся в кресло.
– Прежде чем перейти к записям в книге за последнюю неделю, ваше преподобие, мне хотелось бы обсудить с вами один вопрос, – зловеще начал он.
– Конечно.
Кристи надеялся, что речь пойдет не о деньгах на реставрацию оконного витража с изображением святой Екатерины. Взносы по подписке шли туго, и Томас негодовал. Он действительно не понимал, как это может быть, чтобы людей так мало волновали целых две трещины на витраже.
– Собственно, вопросов два. Первый – насчет Великого четверга[6].
– А в чем дело?
– Некоторые из членов общины хотели бы возобновить традицию омовения ног.
Кристи уронил карандаш, который вертел в руках.
– Какую традицию?
– Омовения ног бедняков в церкви в четверг перед Пасхой, как напоминание о наказе, который Христос оставил ученикам во время Тайной Вечери.
– Но ведь эта традиция…
– Процветала вплоть до начала царствования Вильгельма III[7], которого не интересовали дела церкви.
– Ну и кто же конкретно…
– Некоторые из нас считают, что настало время восстановить традицию. Только для мужчин, ясное дело; нам не кажется уместным омывать ноги женщинам.
Кристи померещились его босые прихожане, сидящие на ограждении алтаря и моющие друг другу ноги.
– И кто же из членов общины настаивает на этом, гм, нововведении, Томас?
– О, многие, очень многие, и число их все время растет.
– Но кто же конкретно? «Да один ты такой и еще этот Брэйки Питт. Давай признавайся», – раздраженно думал Кристи.
– Ну, например, Брэйки Питт. Его голос очень весом, вы должны признать это. Есть и другие, но они более застенчивы.
Так-то лучше.
– Хорошо, Томас. Я обязательно подумаю над этим. Еще что-нибудь?
– Да, – сурово ответил староста, – второй вопрос касается Трэнтера Фокса. Из весьма достоверных источников мне известно, что в Пасхальную ночь он находился на публике в нетрезвом виде.
– Вот как? Ни для кого не секрет, что Трэнтер любит выпить. И что же он сделал?
– Этого я не знаю. Но, главное, он был замечен после полуночи, то есть Святое Воскресенье уже наступило, и некоторые люди хотели бы знать, какие меры вы собираетесь принять в связи с этим.
– Я должен принять меры?
Староста важно кивнул:
– Вы викарий.
– Это правда. Я не констебль.
– Но это же вопиющее нарушение церковных правил, – настаивал Томас, – и это еще не все. Во время пасхальной службы мне трижды пришлось подняться с места, чтобы прервать его сон, сопровождаемый громким храпом.
– Ну, не во время же проповеди, надеюсь.
Староста и не подумал улыбнуться.
– Мне известна ваша терпимость к такого рода безобразиям, викарий, – сказал он с глубоким осуждением. – Поэтому я не жду от вас решительных действий. Но я обязан довести это до вашего сведения. Это мой долг, а я стараюсь всегда исполнять свой долг.
Кристи сощурил глаза.
– Вы справедливый человек, Томас. Это прекрасное качество в церковном старосте. Позвольте спросить вас кое о чем. Когда, если не считать пасхальной проповеди, вы в последний раз видели Трэнтера Фокса на воскресной службе?
Найнуэйс провел рукой по своим коротко стриженным волосам серо-стального цвета.
– Не знаю точно. Месяц или два назад. Не могу вспомнить.
– Это было в ночь на Рождество.
– Ночь на Рождество! Вот видите! Разве это не свидетельствует…
– А знаете ли вы, Томас, что я уже год бьюсь над тем, чтобы Трэнтер чаще ходил в церковь? И вы считаете, – рассудительно спросил Кристи, – что сейчас, когда он впервые за четыре месяца перешагнул ее порог, я должен обрушить на него праведный гнев?
Староста попытался изобразить раздумье, но Кристи знал наверняка, что в действительности его устроила бы только расправа в старинном духе – с кандалами, позорным столбом и гнилыми фруктами, которыми разъяренные крестьяне забросали бы прикованного Трэнтера.
– Не знаю, что и сказать – за или против, – с сожалением произнес он наконец. – Просто я думаю, надо сохранять бдительность. Да, постоянно быть бдительным.
– И в этом, я, несомненно, могу положиться на вас. А теперь давайте посмотрим записи в книге.
Но не успели они начать, как вновь вошла миссис Ладд, на сей раз с письмом.
– Прошу прощения, викарий. Посыльный из Линтон-холла принес вам это.
– Извините, – пробормотал Кристи, не глядя на старосту, который при слове «Линтон-холл» весь напрягся, готовый умереть на месте, только бы узнать содержание послания.
«Его Преподобию Кристиану Морреллу, дом викария церкви Всех Святых», – было написано на конверте легким, но решительным почерком – не рукой Джеффри. Кристи вскрыл его и прочитал вложенное внутрь краткое приглашение.
«Джеффри и я будем счастливы, если Вы составите нам компанию за ужином сегодня вечером в удобное для вас время».
И подписано просто:
«Энни Верлен».
Он поднял глаза:
– Посыльный ждет ответа?
Миссис Ладд кивнула. Кристи взял лист бумаги из ящика стола. Подражая лапидарной манере ее светлости, он написал:
«Спасибо. Буду в шесть тридцать. Кристиан Моррелл».
Он изобразил на лице самую глубокую тревогу и сказал старосте Найнуэйсу:
– Мне чрезвычайно жаль, Томас, но, боюсь, мне придется уйти.
И это было самое приятное, что с ним случилось за день.
***
Линтон-Грейт-холл располагался не далее как в полумиле за последним коттеджем на Главной улице, его земли тянулись по берегам Уика и спускались на дно миниатюрной долины. Когда люди в Уикерли говорили «подняться в Холл», это не имело ничего общего с реальной топографией. Потому что деревня была расположена выше господского дома, а не наоборот, но это свидетельствовало о том уважении, которое крестьяне питали к своему лорду вот уже четыреста лет.
Кристи знал каждый поворот проселочной дороги, каждую просеку и каждую боковую тропинку. Путь был знаком ему во всех мельчайших подробностях не просто потому, что он постоянно ходил этой привычной дорогой, но и потому, что он вырос в этих местах.
Вдруг он увидел впереди фигуру человека, идущего навстречу. Когда они сблизились ярдов на сорок, он узнал Уильяма Холиока. Его завидный рост и ширина массивных плеч, твердая, уверенная походка и, конечно, черная с желтым овчарка, бежавшая у ног, безошибочно выдали его. Мужчины поравнялись, и Уильям снял шляпу, обнажив копну густых, песочного цвета волос, полукругом примятых от уха до уха тесным головным убором.
– Добрый вечер, викарий, – приветствовал он Кристи своим певучим тенором, который каждое воскресенье звучал в общем церковном хоре с силой и ясностью колокола.
