– Теперь знаешь, и молчи, – Этельреда предостерегающе подняла указательный палец. – Я не сплетница, разносить слухи – не мое дело. Повитуха должна держать рот на замке, как священник после исповеди, за исключением редких случаев. Вот таких, как сейчас. Молодой господин Оливер терпит меня из-за семейных традиций и благодаря старой привязанности, но он не любит ни повитух, ни женских дел. Сейчас, правда, он ведет себя получше, чем в детстве, но все еще очень стесняется.
– Я ничего не скажу.
Кэтрин вспомнила, как в Пенфосе рыцарь утешал умирающую Эмис. Как тяжело, наверное, ему было, если учесть, что произошло с его женой…
– Ну, так, – отрывисто проговорила Этельреда. – Ты все еще хочешь учиться?
Кэтрин посмотрела на старую повитуху в простом домотканом платье и подумала о страхе, уважении и враждебности, которые неразрывно связаны с ее ремеслом. От ее умения зависит жизнь. На одной стороне монеты – глубокое удовлетворение, на другой – опасность и отчаяние.
– Наше дело не для слабых желудком и духом, – проговорила старуха, словно прочитав ее мысли.
Кэтрин сглотнула и откликнулась на зов судьбы. Ее голос прозвучал в ушах, как чужой:
– Да, я хочу учиться. Мне нужно знать, ради чего жить.
Она оглядела женские покои. Здесь цели в жизни ей не найти. Утреннее шитье в компании с Эдон оставило чувство раздражения и ощущение, что она попала в курятник. Хватит!
– Но у меня есть обязательства перед графиней, – невольно пробормотала молодая женщина.
Этельреда покачала указательным пальцем.
– Если на пути лежат камни, их можно либо убрать, либо обойти, либо просто остановиться. Я знаю графиню Мейбл. Она благосклонно отнесется к твоему обучению. Графиню устроит, что ей не придется посылать в лагерь всякий раз, когда понадобится успокаивающее питье или немного розового крема, чтобы втереть его в руки.
Кэтрин с сомнением кивнула, все еще не вполне убежденная. Повитуха вернула ей чашу и легко встала на ноги.
– Что же, я, пожалуй, пойду. Завтра вернусь, поговорим и, если ты не передумаешь, начнем обучение.
Снова порывшись в сумке, она достала небольшой сложный узелок, свитый из красной, черной и белой шерсти, который висел на красной веревке.
– Вот. Возьми и носи на шее. Все знахарки имеют при себе целебную веревочку, которая напоминает им о милосердии Троицы.
Кэтрин взяла талисман.
– Отец, Сын и Святой Дух.
Старуха внимательно посмотрела на нее и поправила: – Дева, Мать и Старуха. Магия женщин. Молодая женщина не менее внимательно посмотрела ей в глаза, и по ее спине пробежал холодок.
– Это не опасно?
– Опасно ровно настолько, насколько опасным занятием это делают мужчины. Разве благая Дева Мария – не Дева и Мать? И разве мать Иоанна Крестителя не оставила далеко позади себя возраст рождения, когда родила его?
Кэтрин начала потихоньку понимать, почему Оливер порвет свою кольчугу, если узнает, что предлагает Этельреда. Это не просто искусство повитухи, но и одновременное вхождение в древнюю религию женщин, пусть и замаскированную под учение о святых женского пола.
– Разумеется, тебе вовсе необязательно носить его, – слегка пожала плечами Этельреда. – Узелок значит ровно то, что вкладывает в него каждый человек, а что касается меня, то я приготовила его в подарок.
Кэтрин посмотрела на веревочку в своей ладони. Какой сложный, тщательно сплетенный, красивый узел! Она внезапно решилась, продела веревку через голову и спрятала узелок под платье.
– Я принимаю его как подарок.
Этельреда, явно довольная, кивнула. Взгляд ее стал менее пронзительным.
– Не подумай только, что я плохая христианка. Просто старые боги и богини – и их дела – тоже есть.
В этот момент вернулась Эдон, которая успела обежать со своим камнем всех в комнате, и старуха на мгновение прижала палец к губам.
– Я должна попрощаться с тобой, госпожа, – обратилась она к блондинке. – Завтра вернусь и проверю, как дела, хотя и так все идет хорошо, Господи благослови.
Эдон довольно разрумянилась.
– Джеффри говорит, что я стану отличной матерью.
– Да, да. Я-то знаю, что он отличный муж и отец, – отозвалась Этельреда.
В ее глазах, правда, промелькнула подозрительная искорка, но старуха постаралась спрятать их от Кэтрин, резко отвернулась и закашлялась.
Молодая женщина смотрела, как она медленно идет через покои. Около двери повитуха задержалась и направилась в уголок, где в одиночестве сидела над своей вышивкой Рогеза де Бейвиль. Они коротко о чем-то переговорили приглушенными голосами, и еще одна фляжка сменила владельца. Блеснуло серебро. Этельреда пошла дальше, а Рогеза, покраснев, спрятала свою покупку в складки платья.
Кэтрин подумалось, что действительно немалая сила нужна для того, чтобы вызвать краску на лице Рогезы. Она нащупала красную веревочку на своей шее, вполуха прислушиваясь к болтовне Эдон, однако мысли ее были заняты внезапными переменами в жизни и старой женщиной, которая спускалась по лестнице.
В воздухе по-прежнему висел запах гари, но Оливер был почти рад ему, потому что это слегка заглушало вонь от разлагающейся плоти. Разгар лета и открытые раны на трупах невероятно ускорили процесс тления. Впрочем, рыцарь не раз видел нечто подобное за годы своих странствий по Святой Земле.
Погребальная команда работала с закрытыми лицами, а отец Кенрик старался кадить как можно ниже и размашистее. Тошнотворно-сладкий дым ладана разогнал часть мух, но не улучшал общей атмосферы. Оливер велел рыть могилы. До этого он помогал заворачивать тела в льняные саваны. Ни на ком из погибших не осталось никаких украшений. Некоторые тела были без пальцев: если трудно было сорвать кольца, их попросту отрубали.
Когда рыцарь впервые увидел разграбленный Пенфос, ему было не так тяжело, как сейчас: всеобщее тление, тяжелый запах и тишина. Два дня тому назад здесь ярился и прыгал огонь, а среди пожарища нашлись живые. Теперь остались только мертвые, пепел и неприятный долг. По крайней мере, говорил себе Оливер, шагая вдоль уцелевшей ограды, живые были. Если бы Кэтрин с Ричардом в момент нападения не оказались за пределами Пенфоса, они бы тоже лежали среди мертвых тел. Рыцарь быстро отогнал от себя эту воображаемую картину и представил стоящую во внутреннем дворе бристольского замка Кэтрин такой, какой она говорила с ним: голова слегка наклонена вбок, взгляд зеленых глаз недоверчив.
В течение пяти лет после смерти Эммы в жизни Оливера было мало женщин. Чтобы пересчитать встречи, хватило бы пальцев одной руки, причем инициатива всегда принадлежала им. Впервые после смерти Эммы он попытался сделать первый шаг сам и даже немного обрадовался встреченному отпору. Кэтрин выставила против него щит, который заставил вовремя остановиться. И добиться, чтобы щит этот слегка опустился, будет, пожалуй, не легче, чем открыть ворота своей душевной крепости, чтобы впустить в нее молодую женщину. Оливер немного завидовал мужчинам типа Гавейна, у которых был огромный опыт общения с женщинами и которые спокойно могли подхватить на выбор любую юбку.
