Кейт улыбнулась про себя. Нет, она не ошиблась — лорд Суонсон действительно не дурак.
— Спасибо, дядя! — проговорила она.
— Кстати, — выражение его лица стало мягче, — почему ты вдруг решила, что этот джентльмен не способен влюбиться в тебя? Ты очень недурна, особенно когда улыбаешься…
— Спасибо, дядя! — рассмеялась Кейт. Ее глаза мечтательно заблестели. — Буду иметь в виду.
— Сам себе не верю, что я на такое способен! — улыбнулся Ли, усаживаясь в карету рядом с Аласдером. — Нет, казалось бы, подвига, на который я не способен ради друзей, — сколько раз я рисковал ради них своей головой! Но не думал, что самым большим подвигом для меня окажется сопровождать друга в театр, когда он идет туда с родственницей Суонсонов, можно сказать, почти ребенком…
— Не такой уж она и ребенок — ей все-таки двадцать три. А что до того, что она родственница Суонсонов, пусть этот факт тебя не смущает — она на них совсем не похожа. Но кажется, он смущает тебя до такой степени, что ты даже не помнишь, как она выглядит! Вот кто действительно ребенок, так это Сибил — ей еще нет и девятнадцати.
— Сибил я уступаю тебе, — усмехнулся Ли, — если ты уступишь мне Кейт.
— Я уступлю тебе ее не раньше, чем достигну своей цели.
— Аласдер, — поморщился виконт, — это звучит ужасно, хотя мне давно уже пора привыкнуть к тебе…
— Я имел в виду не то, о чем ты подумал, — усмехнулся Аласдер. — Тебе ведь известно, для какой цели она мне на самом деле нужна. Цель эта, может быть, и не очень благородна, но ни ее честь, ни ее доброе имя не пострадают, уверяю тебя.
— А если она сама захочет отдать тебе свою честь?
— Не думаю, что до этого дойдет. Уверен, что она встречается со мной исключительно из любопытства: для чего же мне все-таки это нужно? Мне нравятся такие женщины — дотошные, любопытные… К тому же честная, открытая — не то что все эти лондонские жеманницы. А за честь свою Кейт особо не боится, все равно она скоро уедет домой, что ей за дело, если в Лондоне про нее и будут ходить сплетни? Мне представляется, на самом деле эта девушка — достаточно трезвая реалистка. Лондон для нее не более чем приключение, некая иная, ирреальная жизнь, в которой она может испробовать себя в новой роли. На самом деле эта девочка очень неглупа, у нее есть нечто большее, чем хорошенькое личико, — мозги.
— Но и на хорошенькое личико ты не преминул обратить внимание, — усмехнулся Ли.
— Я все-таки мужчина, а не бесплотный дух! И вообще, с каких это пор ты вдруг стал таким моралистом? Так, и быть, постараюсь стать совсем бессовестным.
— Можно подумать, я не знаю тебя, мой друг! — рассмеялся Ли. — Бессовестным ты никогда не станешь — кто-нибудь другой, но не ты. За что я тебя и ценю. Ты едва ли не единственный, кто еще не разучился быть романтиком, кто еще способен любить…
— Если я, как ты расписываешь, способен любить, почему же я тогда до сих пор не женат?
— Ты сам же в этом и виноват — не будь таким затворником! Если бы я тебя постоянно не вытаскивал куда-нибудь, ты бы так и сидел в четырех стенах. С таким золотым сердцем, как у тебя, ты обязательно кого-нибудь найдешь!
— Ну надо же, — усмехнулся Аласдер, — оказывается, у меня золотое сердце!
— А какое у тебя? — спросил Ли.
— У меня? У меня его вообще нет. Когда-то оно у меня, может быть, и было, но оно мне сильно мешало. Мне пришлось вырвать его из груди и выбросить или по крайней мере отложить до лучших времен. Да не смотри на меня таким букой! Не трону я твою ненаглядную Кейт, не трону! Использую, для чего мне надо, и отпущу на все четыре стороны. А если все-таки начну выходить за рамки, то ты меня, думаю, остановишь — ты же моя ходячая совесть… И вообще обещаю: как только закончу свое дело, тут же навсегда перечеркну прошлое и начну жизнь с чистого листа. Я сам безумно устал от этого, Ли… Сколько сил я на это потратил, сколько нервов… Сколько раз у меня возникало искушение бросить все это к чертовой бабушке… Но я знал, что не брошу, пока не доведу до конца. Мое дело поглотило меня, отняло все другие интересы, стало смыслом моей жизни… Я чувствовал, что, пока не добьюсь своего, не смогу получать удовольствия ни от еды, ни от вина, ни от женщин…
— Однако же ты не отказываешься от всего этого! — усмехнулся виконт.
— Не отказываться — это не значит получать удовольствие.
— Но теперь наконец ты почти у цели?
— Почти. Осталась лишь пара завершающих штрихов. У меня достаточно на них компромата, чтобы их имена были прокляты на все будущие века!
— Но не кажется ли тебе, что ты рискуешь и своим именем?
— Мне нечего терять, мой друг. Все, что можно и что нельзя, я уже потерял. И большая доля в этом — заслуга семейства Скалби…
— Но ты уверен, что не возникнет никаких непредвиденных обстоятельств? — Ли пристально посмотрел на друга. — Нет, Аласдер, я помню, что обещал тебе не выспрашивать лишних подробностей, не стану пытать тебя и сейчас. Ты знаешь, что, если ты чем-то со мной и делился, это всегда оставалось между нами…
Повисла долгая, напряженная тишина. Наконец, не в силах больше ее терпеть, Ли произнес:
— О тебе ходит много всяких сплетен, но пока это всего лишь непроверенные слухи. Если они подтвердятся, твоя репутация погибнет раз и навсегда. Зачем тебе рисковать? У тебя много заслуг перед страной и перед друзьями, зачем ворошить угли давно погасшего костра?
— Затем, — взгляд Аласдера был остр как бритва, — что на этом костре сгорел мой отец, да и меня очень сильно обожгло! — Аласдер в бешенстве стукнул кулаком по колену. — Я отомщу им, даже если это будет стоить мне жизни! Я не остановлюсь ни перед чем, если только, разумеется, при этом не пострадает кто-нибудь невинный.
Аласдер перевел дыхание. Кулак его медленно разжался, и он посмотрел на свою ладонь, словно видел ее в первый раз. Он заговорил снова, и на этот раз голос его был спокоен — слишком спокоен:
— Они довели моего отца до самоубийства, чуть было не довели и меня. Но я все-таки решил, что буду жить — жить, чтобы отомстить. Если это будет стоить мне доброго имени — пусть. Если мои друзья отвернутся от меня — что ж, это будет говорить только о том, что они не настоящие друзья, не так ли? Но я уничтожу Скалби раз и навсегда. — Слова Аласдера звучали как клятва, которую он много раз давал сам себе. — Я мог бы просто пристрелить их, и сначала я так и хотел. Но я решил убивать их медленно, чтобы они подольше мучились, как мучился я. Я знаю, как это сделать. Их имена войдут в поговорку, как символ безжалостных чудовищ, каковы они и есть. Они разрушили не только мою жизнь — они сделали много такого, о чем я и говорить не хочу. И все это не домыслы — мне удалось собрать неопровержимые доказательства. Это будет для них хуже, чем если бы я просто пристрелил их — пусть живут и мучаются или умрут в мучениях, если не в силах с этим жить. — Плечо Аласдера дернулось, словно от нервного тика. — Лучшей смертью для них будет, если они сами наложат на себя руки, как мой отец. Но они должны знать, что заставил их это сделать я. Они должны услышать все от меня, и только от меня, и притом публично. Лишь тогда я наконец смогу произнести «Ныне отпущаеши…»
