Его пальцы на миг замерли? Оливия не была в этом уверена.
Гнев Оливии рос, а вместе с ним – и безрассудство.
– Если вам это не по нраву, тогда вставайте! Вы считаете, что найдете ответ в своем пистолете? Вы должны заставить его сделать это! Вы же отдали Бертраму свой пост.
Никакого ответа.
Очень хорошо. Если он собирается и дальше игнорировать ее, тогда она будет говорить с тем, что наполняет ее сердце.
– Вы даже не отвечаете на письма, – сказала Оливия. – Как это нелепо, как неправильно, по-детски! Как Солсбери мог не заменить вас? Вы могли бы с таким же успехом вложить пистолет в руку Бертрама. И теперь, когда Бертрам получил ваш пост, не уполовинит ли он то, что сделали вы? Станет ли беспокоить себя поддержкой рабочих или думать о детях в трущобах? Будет ли бороться за то, чтобы они учились? Ха! Да ему будет наплевать, если они даже алфавита не узнают! Чем меньше они будут образованы, тем лучше из них выйдут чернорабочие, ведь они не смогут даже читать. Ему нет дела до бедных – никому нет. Вы были единственным, кто ими интересовался.
Выдохнув, Оливия замолчала, ужасаясь самой себе, – тем, как резко и смело она говорила, как гладко и быстро лилась ее речь.
А потом – что за странная мысль! – Оливии пришло в голову, что волосы у герцога цвета чеканного золота.
От этого она снова разозлилась. Он не заслуживает того, чтобы выглядеть как падший ангел или как воин.
– Вы это сделали! – горячо продолжила она. – Вы отдали ему свой пост, который он использует для того, чтобы его счета и счета его друзей в Лондонском банке стали еще больше. Потому что он никогда не занял бы вашего места, если бы вы сами не решили оставить его!
Ресницы Марвика упали. Теперь он смотрел на пистолет, по-прежнему поглаживая его, с таким видом, словно ее речь – чистая правда, между прочим, – не произвела на него никакого впечатления.
Оливия стиснула зубы – она была поражена и разъярена. Неужели это тот самый человек, что писал и произносил так много сильных речей, от которых у людей перехватывало дыхание? Который ради несчастных вступал в битву с коллегами – и чьи продолжительные и честные битвы-дебаты так пространно описаны в бумагах, хранящихся в кабинете внизу?
Внезапно Оливия потеряла весь страх. Да пусть лелеет свой пистолет! Что он с ним сделает? То же самое, что делает с собой – ничего.
Оливия, качнувшись, встала.
– Я думала, вам не хватает пуль, – сказала она. – Но, полагаю, понадобится только одна. В таком случае никто ничего не заметит – вы же всех разогнали. Англия не заметит.
Герцог шевельнулся.
Этого было достаточно для того, чтобы Оливия опустилась на колени и попыталась лучше разглядеть его лицо. Ровная линия его рта дала ей надежду – это было хоть какое-то выражение.
– Я солгала, – призналась она. – Люди заметят. Конечно же, я замечу.
Никакого ответа.
Оливию охватило разочарование. Но она стояла перед ним на коленях по одной простой и глупой причине: Оливия не могла забыть все написанные им заметки – блестящие размышления об улучшении, о добродетели, и сильные, но неряшливые речи, словно он разрабатывал проект за проектом, требуя от себя все большего – ради людей, незнакомцев, с которыми он никогда не увидится, но которые могут выиграть от его трудов.
Оливия смотрела на Марвика – измученного и прекрасного, ушедшего глубоко в себя, и ее охватило какое-то непонятное – горько-сладкое – чувство. Неужели для него нет пути назад? Неужели он не понимает, что сделал свой выбор и что этот выбор – отшельничество?
Действуя в порыве отчаянной смелости, Оливия прикоснулась рукой к его лицу, слегка приподняла его подбородок, как однажды сделал он сам, только далеко не так ласково.
– Посмотрите на меня, – прошептала она.
Оливия была потрясена, но одновременно испытала чувство ликования, когда его ресницы приподнялись. Она вздрогнула, когда они посмотрели друг другу в глаза; каждый вздох становился все более поверхностным и давался ей все труднее.
Его кожа казалась теплой и чуть грубоватой из-за бороды. Но он производил впечатление человека. Оливии было так просто думать о нем как о чудовище или как о манекене – слишком угловатом, слишком безупречном, чтобы представить, что он соткан из обычной плоти.
Однако герцог – всего лишь человек. Всего лишь и целиком – мужчина. Оливия ощутила, как по его телу пробежала легкая неровная дрожь, почувствовала непреклонность, с помощью которой ему удавалось сохранять спокойствие. Ему пришлось приложить огромные усилия, чтобы изолировать себя. Но от чего?
– Вы же гораздо внушительнее, чем кажетесь сейчас, – прошептала она. – Почему вы так настойчиво прячетесь?
Герцог не ответил. Но не отвел глаз. Слова были в его глазах – магнетических, притягательных. Он был силой гравитации и не должен был ограничивать себя – пусть даже в эти мрачные мгновения – этим маленьким, темным пространством, которое он для себя создал. От него исходила сила, напоминающая невидимую волну, захватившую Оливию, вытянувшую воздух из ее легких – именно такова была сила его взгляда. Герцог был больше этой комнаты, больше этого дома. Так почему он пытался сделать себя таким маленьким?
– Вы заслуживаете лучшего, – сказала Оливия. – Дайте мне пистолет.
Один уголок его рта приподнялся. Мертвая улыбка – леденящее, безжизненное выражение.
– Ты понятия не имеешь, кто я, – промолвил он. – Девочка.
«Я знаю больше, чем ты предполагаешь», – пронеслось у нее в голове. То, что Оливия знала о нем – о его безжалостном отношении к брату, о несправедливом поступке по отношению к лорду Майклу и Элизабет, – помогало ей оправдать свой предстоящий обман. Но бумаги, которые она прочла…
Она отодвинулась. Стоит ли помогать ему? Ведь помыслы у нее черные – с начала и до конца.
– Когда-то вы были хорошим человеком, – произнесла она, вставая. – И вы можете снова стать им. Дело только за вами.
– Хорошим человеком? – резко переспросил он. – Спасителем бедных, вы хотите сказать? Ангелом-хранителем?
Герцог выплевывал эти добрые слова с таким видом, словно они были худшей на свете клеветой.
– Да, – кивнула Оливия. Когда-то брат очень любил Марвика. И, судя по публичным документам, он заслуживал этой любви. Предательство жены свело его с ума, но прежде… – Вы совершали замечательные поступки…
Оливию заставила замолчать его улыбка. Она перерезала его лицо, словно по нему полоснули острым ножом.
– Несмотря на то что вы тут видели, вы все еще верите этому? Вы полагаете, что газеты писали правду. Вы глупы, миссис Джонсон.
Оливия прерывисто вздохнула. Ему больше не напугать ее. Скрестив на груди руки, она опустила взгляд на него.
