— Вы оказываете мне честь, ваше величество, — прошептали мои губы.
Он покачал головой, не от нетерпения, просто как человек, у которого нет времени на все эти игры.
— Я хочу тебя, — решительно повторил он снова, будто женщине ничего другого и знать не надо. — Я хочу тебя, Мария Болейн.
Я снова ступила чуть ближе, наклонилась. Почувствовала тепло его дыхания, губы на моих волосах.
— Мария, — прошептал он, задыхаясь от желания.
— Ваше величество?
— Зови меня Генрих, хорошо? Хочу услышать, как твои губки произносят мое имя.
— Генрих.
— А ты меня хочешь? — зашептал он. — Меня, мужчину? Будь я крестьянином у твоего отца, ты бы меня хотела? — Он поднял мой подбородок, взглянул прямо в глаза. Я не отвела взгляда.
Нежно, ласково коснулась его лица, провела ладошкой по мягкой курчавой бороде. Он прикрыл глаза, потом повернул лицо и поцеловал мою руку, все еще ласкавшую его лицо.
— Да, — ответила я. Что за дело, какая все-таки чушь, разве можно представить себе этого человека кем-то иным, не королем Англии. Король всегда остается королем, а я всегда остаюсь Марией из рода Говардов. — Будь ты никто и будь я никто, все равно бы тебя любила. Будь ты крестьянин, убирающий хмель, я бы тебя любила. Будь я девчонка, убирающая хмель, любил бы ты меня?
Он притянул меня ближе, тепло его рук грело сквозь корсаж.
— Да, да, — уверял он. — Я везде бы тебя узнал по твоей верной любви. Кто бы я ни был и кто бы ты ни была, я всегда тебя узнаю по твоей верной любви.
Наклонился и поцеловал меня, сначала чуть касаясь, нежно, а потом все сильнее и сильнее. Губы такие теплые. Повел меня за руку к постели под балдахином, уложил, зарылся лицом между пышных грудей, не сдавленных корсажем, так заботливо ослабленным для него Анной.
На рассвете я приподнялась на локте и глянула в квадраты стекол в свинцовых рамах. Небо становилось светлее, я знала — Анна тоже сейчас глядит на восходящее солнце, наблюдает, как разгорается заря, и думает — ее сестра стала любовницей короля и самой влиятельной дамой в Англии, уступающей лишь королеве. Интересно, о чем она сейчас мечтает, сидя у окна, слушая, как утренние птички робко пробуют свои первые нотки. Что она чувствует — король предпочел меня, от меня теперь зависит благосостояние семьи. Каково это, знать — я, а не она, нежусь в королевской постели.
Говоря по правде, все и так ясно. В ней сейчас бурлит та самая смесь чувств, которую всегда испытывала я — восхищение и зависть, гордость и бешеное соперничество, страстное пожелание успеха сестре и непреодолимое желание, чтобы соперница с треском провалилась. Король повернулся на другой бок.
— Ты проснулась? — раздался полуприглушенный одеялом голос.
— Да. — Я тут же очнулась от мечтаний. Что сейчас делать, уходить? Нет-нет, из множества покрывал выпросталось улыбающееся лицо.
— С добрым утром, красавица моя, как спалось?
Отражая его радость, ответила сияющей улыбкой:
— Прекрасно.
— Весела и довольна?
— Счастливее, чем когда-либо в жизни.
— Тогда иди сюда. — Он протянул ко мне руки, я скользнула в его объятья, в теплый запах его тела, ощутила крепкие бедра, руки, обнимающие мои плечи, лицо, зарывшееся в мою шею.
— О, Генрих, — ребячливо протянула я, — любовь моя.
— Знаю, знаю, — улыбнулся обворожительной улыбкой. — Подвинься-ка поближе.
Я оставалась с ним, пока солнце уже совсем не взошло. Теперь пора поторапливаться обратно к себе, а то скоро слуги заполнят все коридоры.
Генрих сам помог мне надеть платье, затянул шнуровку сзади на корсаже, набросил мне на плечи свой плащ — защитить от утреннего холода. Открыл дверь спальни, мой брат Георг лежал, примостившись на скамье под окном. Увидел короля, вскочил, поклонился, шляпа в руках. Увидел меня за широкой спиной короля, улыбнулся нежно.
— Проводи мадам Кэри к ней в комнату, — приказал король. — Пошли ко мне пажа, Георг, хочу сегодня начать день пораньше.
Георг поклонился, протянул мне руку.
— И приходи сегодня на мессу в мою часовню, — уже в дверях спальни обернулся король.
— Благодарю вас. — Брат с беззаботной грацией поблагодарил за величайшую милость, которой только мог удостоиться придворный. Пока я ныряла в реверансе, дверь за королем закрылась, и мы пустились в обратный путь через приемную и залу.
Было уже поздно, младшая прислуга сновала взад и вперед, разжигая огромные бревна в камине парадного зала, подметая полы. Солдаты, спавшие, положив головы на столы, поднимались, протирали глаза, зевали, проклинали крепкое вино, ударившее вчера в голову.
Я накинула капюшон королевского плаща, прикрыла растрепанную гриву волос, мы быстро пробежали через залу и вверх по лестнице к покоям королевы.
Георг постучал, Анна открыла дверь, впустила нас. Лицо побледневшее, явно всю ночь не спала, глаза покраснели. Что за удовольствие глядеть, как сестра бесится от зависти.
— Ну и как? — бросила она.
Я взглянула на несмятое покрывало:
— Ты не ложилась?
— Не могла, надеюсь, ты-то поспала хоть немножко.
Я сделал вид, что не замечаю ее непристойных намеков.
— Давай рассказывай, — скомандовал Георг. — Нам просто нужно знать, все ли у тебя в порядке, Мария. Отец захочет узнать, и мама, и дядя Говард. Тебе лучше сразу привыкнуть — придется о таких вещах говорить вслух. Это теперь не твое личное дело.
— Самое что ни на есть личное дело на свете.
— Не для тебя, — холодным тоном произнесла Анна. — Перестань разыгрывать невинную дурочку. Ты с ним спала?
— Да, — бросила я в ответ.
— Больше одного раза?
— Да.
— Хвала Господу! — воскликнул брат. — Дело сделано. Мне пора, он позвал меня с собой на мессу, — шагнул ко мне, крепко обнял. — Молодец, сестренка. Поговорим потом, мне надо идти.
Георг неосторожно хлопнул дверью, Анна шикнула ему вслед, затем повернулась к комоду с платьями.
— Надень вот это, кремовое, нечего выглядеть потаскушкой. Я тебе приготовила горячей воды, помойся. — Она подняла руку, отметая мои протесты. — Мойся, не спорь. И голову помой. Ты должна быть сама чистота, Мария. Не будь же такой ленивой шлюшкой. Давай снимай платье, и поторапливайся, через час нам уже идти на мессу с королевой.
Я повиновалась, как, впрочем, всегда.
— Ты за меня хоть чуть-чуть рада? — спросила я, выпутываясь из корсажа и нижних юбок.
Ее лицо в зеркале, взмахнула ресницами, скрывая зависть.
— Я счастлива за семью. Ты-то тут при чем, что про тебя думать?
Король сидел на галерее над часовней, слушал заутреню. Мы гуськом пробирались в молельню королевы. Я прислушалась — бормотание писца, подносящего королю бумаги на подпись, а внизу в часовне священник совершает положенные ритуалы мессы. Король всегда занимался делами во время утренней службы — традиция, воспринятая им от отца. Многие думали, дела таким образом освящаются. Другие, как мой дядя, считали, что король торопится отделаться от бумаг побыстрее и оттого не обращает на них должного внимания.
