– Мне нужно знать, что твоя любовь здесь, со мной, чтобы я могла думать о ней и полагаться на нее, – сказала я ему.
– Я всегда буду любить вас, всю жизнь.
Он произнес эти слова с такой пылкой торжественностью, что они прозвучали совсем как брачный обет или клятва. И сейчас, когда я пишу эти строки, его слова звучат у меня в ушах.
Откуда-то издалека донесся шум шагов. По лесной тропинке к нам кто-то приближался.
– Если нас увидят вместе, по двору поползут слухи, – прошептал Эрик, еще раз поцеловал мою руку и встал.
– Я с радостью приду сюда снова, – заявила я. – В этот павильон.
Бросив на меня последний любящий взгляд и улыбнувшись на прощание, он исчез. А я вынула из кармана платья книгу, которую принесла с собой, и когда мои фрейлины увидели, что я читаю, то прошли мимо, не осмелившись побеспокоить меня.
Естественно, я только делала вид, что читаю. Я не могла читать, не могла думать, мне не сиделось на месте. Снова и снова я перебирала в памяти все, что мы сказали друг другу.
За этим восхитительным занятием минуло полчаса, и я, по-прежнему пребывая в эйфории, покинула павильон и вернулась во дворец, чтобы отобедать с Людовиком и его тетками. Впрочем, я была слишком взволнована, чтобы есть или хотя бы обратить внимание, что именно ем, так что тетка Аделаида пожурила меня за отсутствие аппетита.
1 июля 1771 года.
Через несколько дней Людовик привел ко двору молочницу – славную, розовощекую, свежую и пухленькую девушку. У нее были сильные, огрубевшие и потрескавшиеся от постоянной дойки руки. Она краснела и не поднимала глаз от пола, стесняясь взглянуть на кого-то из нас и явно чувствуя себя во дворце не в своей тарелке. Вскоре почти все мои придворные и слуги собрались, чтобы поглазеть на нее. Большинство из них еще никогда не видели молочницу вблизи, живьем.
– Она привела с собой корову, – сообщил мне Луи, – которая осталась на хозяйственном дворе. Я хочу, чтобы вы отправились туда, и пусть она научит вас доить коров и сбивать масло.
Я рассмеялась.
– Но я и так прекрасно знаю, как доить коров! Мать научила нас этому, еще когда мы были детьми, и я много раз наблюдала, как доярки в Шенбрунне делают это. Что касается масла, то я помогала взбивать его, но для этого требуется много времени, не один час, знаете ли. И почему я должна заниматься такими вещами, когда у нас столько слуг, которые могут сделать это лучше?
– Потому что это пойдет вам на пользу, – заявил Луи тоном, который я так редко слышала от него, мягким, негромким и отеческим, вот только отец в его исполнении казался суровым, а не добрым и мягким. – Вы проводите слишком много времени, занимаясь фривольными глупостями, которые отнюдь не улучшают ваш характер и натуру. Почти каждый день я вижу, как приходят и уходят портнихи. Вы тратите время на заказ новых платьев, потом на примерку, без конца переделывая их и обсуждая со своими пустоголовыми приятельницами. И ровно половину жизни вы проводите на балах.
– Я люблю танцевать и веселиться. Разве дофине не положено показывать всем остальным пример в танцах?
– Все дело в том, чтобы найти золотую середину между легкими, невинными удовольствиями и серьезной работой. Ради удовольствия я езжу на охоту, но умею и класть кирпичи, и рыть погреба, и изучать образцы. А теперь меня обучают еще и тому, как делать часы. Вы же, мадам, занимаетесь только тем, что изобретаете новые стили и направления, придумывая имена для модных цветов. Я слышал, как вы обсуждаете их: «пылающие угли», «брюшко пескаря», «неспелая груша», «грязный дождь»! Какая глупость! Вот, кстати, разве эта молочница носит фартуки столь диких расцветок?
Он указал на девушку, щеки который окрасились в ярко-красный цвет «голубиная кровь», когда она поняла, что все смотрят на нее.
– Нет! Она каждый день носит одно и то же темное простое платье, чистый белый фартук и косынку. Я прав, дорогуша?
– Да, сир, – дрожащим голоском отозвалась девушка.
Я подошла к шкафу с выдвижными ящиками, в котором храню иголки и нитки, и достала оттуда предмет одежды, над которым трудилась в последнее время.
– Я обладаю многими практическими навыками и умениями, – заявила я Людовику, протягивая ему цветастый атласный жилет, который шила для короля.
Он был разукрашен вышитыми золотыми и серебряными геральдическими лилиями, а также вычурной монограммой его величества.
– Видите, я уже почти закончила подарок для вашего деда.
– Вы балуетесь с этой вышивкой вот уже два года! А жилет до сих пор не готов!
– Но вашему деду он очень нравится. «Принеси мне жилет, моя маленькая куколка, – говорит он мне всякий раз, когда видит меня. – Где мой жилет?» И вы знаете, что он очень щедр со мной. Он дарит мне драгоценности, которые принадлежали первой королеве, и оплачивает все счета моих портных. И никогда не интересуется, умею ли я доить коров!
Я увидела, что бедная молочница дрожит всем телом, и подошла к ней.
– Мне в самом деле нравятся коровы, – постаралась я успокоить ее. – Правда. Может быть, покажешь мне ту, которую привела сюда?
Я позволила ей отвести себя на хозяйственный двор, за нами последовали придворные, и мы принялись разглядывать тщательно вымытую и расчесанную коричневую корову с голубыми лентами, вплетенными в хвост, которая была привязана к столбу.
– Какая красавица! Она давно у тебя?
– Уже три года, мадам. Я взяла ее теленком и сама вырастила. Она выиграла несколько призов на сельскохозяйственной ярмарке в Оверни. – Лицо девушки светилось гордостью.
– В самом деле? Ее молоко, должно быть, очень жирное и вкусное.
Я продолжала болтать с молочницей, а корова молча отмахивалась хвостом от мух, пока собравшиеся, которым прискучило это зрелище, не разошлись по своим делам. В конце концов, удалился и Луи, и, когда я поискала глазами, его уже не было видно.
14 ноября 1771 года.
Сегодня днем Станни, едва не сбив меня с ног, пронесся сломя голову по коридору в сторону королевской залы для приемов.
– Наконец-то это случилось, ура! – донеслись до меня его крики. – У меня родился сын!
Мы с Людовиком пошли на шум, и я услышала, как Станни восторженно сообщает королевскому мажордому о рождении ребенка.
– Я должен немедленно увидеть короля! Я должен сам сообщить ему эти грандиозные известия!
Лицо у Станни раскраснелось, он задыхался от быстрого бега. Мажордома, похоже, ничуть не впечатлили эти вопли. Он стоял в дверях в приемную залу, неподвижный и внушительный, как скала, загораживая дорогу.
– Король, – небрежно протянул он, аккуратно сдувая невидимую пылинку с рукава своей расшитой золотом ливреи, – принял слабительное и проводит очистительные процедуры. Он приказал, чтобы его ни в коем случае не беспокоили.
