Когда на другой день Мидхат-паша возвращался в свой дом, у самого входа его остановил нищенствующий дервиш, который опять был не кто иной, как Лаццаро.
– Великий паша! – сказал он глухим голосом.
– Ступай во двор моего дома, – сказал ему Мидхат, – там тебя накормят и дадут денег.
– Я знаю, что ты великодушен и щедр, великий паша! Выслушай мои слова! Берегись Сади-паши!
Мидхат невольно остановился и взглянул с изумлением на нищего дервиша.
– Берегись твоего врага, Сади-паши! – продолжал тот. – Высокое место предстоит тебе! Займи его! В эту ночь все зависит от тебя! Воспользуйся ею и берегись Сади-паши.
С этими словами Лаццаро низко поклонился Мидхату-паше и отошел прочь.
Слова старого нищего еще более усилили волнение, все более и более овладевавшее Мидхатом по мере того, как приближался день развязки.
Эта развязка была ужасна! Дело шло о свержении султана и о возведении на трон другого. Удайся этот переворот, и те, которые его задумали, стали бы самыми сильными и могущественными людьми государства. В случае же неудачи им не избежать позорной смерти.
Мидхат хотел быть сильнейшим и первым. Он не доверял остальным участникам заговора. Он более всего боялся, что их сила и влияние будут первенствующими и он будет ими, как прежде Сади-пашой, отодвинут на второй план.
Но если бы ему удалось стать во главе их и захватить в свои руки все нити заговора, тогда нечего было бы их опасаться и, в случае успеха, легко было бы устранить их.
В то время, когда Мидхат, объятый этими мрачными думами, ходил взад и вперед по своему кабинету, вошел слуга и доложил ему, что один из слуг принца Юсуфа хочет его видеть.
Это известие изумило Мидхата. Как? К нему явился посланный от принца?
Он тотчас же велел впустить слугу, и на пороге кабинета появился, униженно кланяясь, Фазиль.
– Выслушай меня, великий паша! – сказал он умоляющим голосом, падая на колени перед пашой.
– Кто ты? – спросил Мидхат с удивлением. – Мне сказали, что меня хочет видеть слуга его высочества принца Юсуфа.
– Это я, великий паша! Но лучше, если никто этого не узнает, так как я пришел не от имени принца! Я пришел, чтобы сообщить тебе об опасности, грозящей тебе и прочим министрам!
– Значит, ты изменник? – сказал Мидхат ледяным тоном.
– Ты можешь велеть кавасам взять меня, если хочешь, но я думаю, что ты наградишь меня! Заговор выдан!
– Выдан – кем? – вскричал Мидхат, пораженный ужасом.
– Сади-паша знает, что ты и прочие заговорщики назначили последнее число мая днем исполнения ваших планов! Он хочет накануне ночью арестовать всех вас в ваших домах!
– Сади-паша… – прошептал Мидхат, к которому уже вернулось его спокойствие. – И он назначил ночь с тридцатого на тридцать первое мая?
– Чтобы опередить вас!
– Это ночь с завтра на послезавтра! – продолжал вполголоса Мидхат. – Нам, значит, остается еще сегодняшняя ночь!
– Я пришел, чтобы предостеречь тебя и твоих друзей! – сказал Фазиль.
Мидхат подошел к своему письменному столу и, вынув из ящика кошелек с деньгами, протянул его Фазилю.
– Ты вовремя пришел предостеречь меня, бери свои деньги и беги, так как ты рискуешь теперь своей головой, – сказал он, указывая на дверь.
Фазиль поспешил взять кошелек и с низкими поклонами исчез из комнаты.
Мидхат-паша дернул за зеленый шелковый шнурок колокольчика.
Вошел слуга.
– Заложить карету! – приказал Мидхат.
В тот же день, когда происходили описанные в предыдущей главе события, Сади-паша отправился в Беглербег с намерением просить аудиенции у султана.
Сади очень удивлялся, что в последние дни его ни разу не звали во дворец для совещаний, хотя положение дел на театре войны и в самой столице становилось все более и более угрожающим.
Абдул Керим-паша, генералиссимус турецких войск, настойчиво требовал людей, пушек, провианта, особенно же денег.
Султан очень неблагосклонно принял своего бывшего любимца.
В ответ на сообщение Сади о требованиях генералов он сказал сурово, что, конечно, все должно быть им послало, чего они требуют.
– Это, к сожалению, невозможно, ваше величество. В государственном казначействе нет ни одного пиастра.
– Тогда надо достать денег! На что же у меня министры? – вскричал Абдул-Азис.
– Вашему величеству известно, – отвечал решительно Сади, – что в настоящий момент невозможно достать денег. Но ваше величество может одним решением предотвратить опасность смуты.
– Что же это за решение?
– В подвалах этого дворца хранятся огромные суммы, принадлежащие лично вашему величеству, пожертвуйте половину их для стесненной страны, и вся опасность поражения исчезнет. Такой великодушный поступок будет…
– Довольно, Сади-паша! – прервал в гневе султан. – Молчи, если у тебя нет лучшего совета.
– Другого средства наполнить пустую кассу не существует, и я считал своей священной обязанностью в это опасное время поставить ваше величество в известность.
– Ни одного пиастра! – вскричал султан. – Что значит этот совет? Уж не думаете ли вы, господа министры, что вы можете распоряжаться моими частными средствами?
– Я этого никогда не думал! Ваше величество не поняли моего предложения. Я предлагал только средство быстро удовлетворить все государственные нужды.
– Ищи лучших средств! – вскричал Абдул-Азис и в сильном волнении прекратил аудиенцию.
Султан был так взволнован, что долго после ухода великого визиря ходил взад и вперед по своему кабинету, наконец, позвав секретаря, велел приготовить приказ об отставке Сади-паши.
Спустя немного времени после того, как Сади вернулся домой, к нему явился посланный султаном офицер с указом об отставке.
В указе было сказано, что Сади-паша отстраняется от должности великого визиря, так как задуманные им нововведения и перемены противны желаниям султана и народа.
Сади еще стоял в задумчивости, держа в руках это доказательство постыдной неблагодарности и несправедливости, когда к нему подошла Реция и, положив ему на плечо руку, с любовью взглянула ему в лицо.
Сади бросил бумагу и прижал Рецию к своему сердцу.
– Гассан был прав, когда говорил, что не поздравляет меня с новым повышением! – сказал он. – Великий визирь Сади-паша получил уже отставку!
– Наконец-то ты принадлежишь безраздельно мне! – вскричала обрадованная Реция. – До сих пор я владела тобой только наполовину! Я благословляю эту бумагу, хотя она тебя и огорчила, – она возвращает мне тебя!
