Этого почти достаточно, чтобы простуда переросла в чуму.
Что я ненавижу в сэре Гарри Валентайне
Автор: обычно благожелательная
Леди Оливия Бевелсток
Я думаю, он считает меня неумной.
Я знаю, он считает меня недоброй.
Он заставил меня танцевать с собой.
Он танцует лучше меня.
Однако, после трех дней добровольного заточения Оливия умирала от желания вырваться за стены дома и сада. Решив, что раннее утро — лучшее время, чтобы избежать людей, она завязала капор, застегнула перчатки и направилась к своей любимой скамейке в Гайд-парке. Ее горничная (в отличие от Оливии обожавшая вышивание) шла следом, сжимая свое рукоделие и жалуясь на ранний час.
Стояло чудесное утро — голубое небо, пухлые облачка, легкий ветерок. Идеальная погода, ведь правда? И никого вокруг.
— Иди сюда, Салли, — позвала Оливия горничную, тащившуюся в дюжине шагов позади.
— Еще очень рано, — стонала Салли.
— Уже половина седьмого, — заявила Оливия и несколько секунд стояла, подождая горничную.
— Это и есть рано.
— В обычное время я бы с тобой согласилась, но так уж вышло, что я, похоже, перевернула в своей жизни новую страницу. Ты только посмотри, как кругом хорошо. Солнышко светит, в воздухе звучит музыка…
— Я не слышу никакой музыки, — проворчала Салли.
— Птички, Салли. Птицы поют.
Салли это не убедило.
— Эта ваша новая страница — может, вам перевернуть ее обратно?
Оливия подмигнула.
— Все будет не так уж плохо. Мы придем в парк, сядем, насладимся солнышком. Ты займешься вышиванием, я — газетой, и никто не будет нас отвлекать.
Увы, через какие-то жалкие пятнадцать минут к ним буквально подбежала Мэри Кадоган.
— Твоя мама сообщила мне, что ты здесь, — сказала она, задыхаясь. — Значит, ты поправилась?
— Ты говорила с моей матерью? — спросила Оливия, отказываясь верить своему невезению.
— Она еще в субботу пообещала послать мне записку, как только тебе станет лучше.
— Моя мать, — пробормотала Оливия, — исключительно обязательная женщина.
— И не говори!
Салли подвинулась, едва оторвав взгляд от своего вышивания. Мэри устроилась между ними и ерзала туда-сюда до тех пор, пока ее розовую юбку и зеленую юбку Оливии не разделил дюйм скамейки.
— Я хочу знать все, — сказала Мэри низким, дрожащим от возбуждения голосом.
Пару секунд Оливия подумывала, не разыграть ли непонимание, но какой смысл? Они обе прекрасно знали, о чем говорит Мэри.
— Рассказывать особенно нечего, — ответила она, хрустнув газетой в попытке напомнить Мэри, что она пришла в парк почитать. — Он узнал во мне свою соседку и пригласил на танец. Все было очень цивилизованно.
— Он что-нибудь говорил о своей fiancйe?
— Конечно, нет.
— А о Джулиане Прентисе?
Оливия закатила глаза.
— Ты и, правда, думаешь, что он стал бы рассказывать совершенно чужому человеку, да еще и женщине, как поставил кому-то синяк под глазом?
— Нет, — мрачно согласилась Мэри. — Это было бы слишком прекрасно. Клянусь тебе, я ни от кого не могу узнать деталей.
Оливия изо всех сил изображала, что разговор навевает на нее скуку.
— Ладно, — продолжила Мэри, ничуть не смущенная недостатком реакции со стороны собеседницы. — Расскажи мне о танце.
— Мэри. — Это был полустон-полурык. Грубо, конечно, но Оливии абсолютно не хотелось ничего рассказывать.
— Ты просто обязана, — настаивала Мэри.
— В Лондоне, без сомнения, произошло еще что-нибудь интересное, кроме моего короткого скучного танца с сэром Гарри Валентайном.
— Не то, чтобы, — ответила Мэри. Потом пожала плечами и, зевая, перечислила: — Мать Филомены утащила ее в Брайтон, Энн заболела. Наверное, та же простуда, что у тебя.
Вряд ли, подумала Оливия.
— Никто не видел сэра Гарри с того самого вечера, — добавила Мери. — Он никуда не ездил.
Оливия ничуть не удивилась. Скорее всего, он сидел за столом и что-нибудь строчил. И, возможно, на нем была странная шляпа.
Точно она не знала. Она целыми днями не выглядывала в окно. И даже не смотрела на окно. Во всяком случае, не больше шести-восьми раз.
Ежедневно.
— О чем же вы тогда говорили? — спросила Мэри. — Я знаю, ты с ним говорила, я видела, у тебя двигались губы.
Пылая негодованием, Оливия развернулась к подруге.
— Ты следила за моими губами?!
— Да, ладно тебе. Как будто ты никогда этого не делала.
Замечание было не просто правдивым, а неопровержимым, поскольку Оливия проделывала это с Мэри. Но ответ — нет, возражение — было вполне уместно, поэтому Оливия коротко фыркнула и ответила:
— Я никогда не следила за тобой.
— Но могла бы, — уверенно ответила Мэри.
Тоже правда, но Оливия не собиралась ее признавать.
— Так о чем вы говорили? — снова спросила Мэри.
— Ни о чем особенном, — солгала Оливия и снова, на сей раз уже громче, зашуршала газетой. Она уже просмотрела светскую колонку — она обычно начинала читать газету с конца — но хотела еще прочесть парламентский отчет. Она делала это всегда. Каждый день. Даже ее отец не читал парламентских отчетов ежедневно, а ведь он являлся членом палаты Лордов.
— Ты выглядела сердитой, — настаивала Мэри.
«Я сердита сейчас», — хотелось зарычать Оливии.
— Так ты сердилась?
Оливия заскрипела зубами.
— Ты ошибаешься.
— Я так не думаю, — произнесла Мэри тем невыносимо напевным тоном, который использовала исключительно, когда считала, что знает, о чем говорит.
Оливия бросила взгляд на Салли, как раз втыкавшую иголку в ткань и изо всех сил изображавшую, что не подслушивает. Потом снова посмотрела на Мэри, словно давая ей понять — не при слугах!
Это не решало проблему с Мэри, но, по крайней мере, отодвигало ее.
Оливия снова зашуршала газетой и расстроенно опустила взгляд на свои руки. Она забрала газету еще до того, как дворецкий ее прогладил[13], и вся измазалась в типографской краске.
— Фу, какая гадость, — произнесла Мэри.
Оливия не нашлась, что ответить, кроме:
— А где твоя горничная?
— А, там, — ответила Мери, махнув рукой куда-то назад. И тут Оливия поняла, что допустила ужасный промах. Мэри тут же повернулась к Салли и сказала: — Ты ведь знакома с моей Женевьевой правда? Пойди, поболтай с ней.
