— Я слышала, что в исламском мире женщины занимают место не такое низкое, как блохи, но и не такое высокое, как верблюды.
Монах расхохотался. Глаза мусульманина метнули молнию. В нее, а не в землю у ее ног. Глаза тоже были великолепны. Она ему это и сказала.
Лицо его было смуглым, но было ясно видно, как к нему прихлынула кровь. Казалось, он лишился дара речи.
— Разве достойные сыны Пророка не могут разговаривать с женщинами? — съязвила она.
— А достойные дочери пророка Исы, — спросил он прямо у нее над ухом, — могут разговаривать с мужчинами, которые не приходятся им родственниками?
— В своей стране они могут поступать так, как им хочется.
— Вот как, — сказал он. И, помолчав, добавил: — Значит, это провинция вашего византийского императора?
Она замерла от изумления.
— Откуда ты меня знаешь?
Он не соизволил ответить. Ответил монах:
— Твоя латынь безупречна, госпожа, но акцент можно узнать без ошибки. Особенно если такой слух, как у Исмаила. Я говорю ему, что он напрасно тратит время на Галена и Гиппократа. Ему бы стоило заняться более благородными искусствами.
— А что же благородней искусства медицины? — пожелала узнать Аспасия.
— Богословие, — ответил монах. — Но я имел в виду музыку. Ты бы слышала, как он поет. Он ни за что не будет этого делать, если его не заставить угрозами. Он говорит, что пение — это большая вольность.
— Если это не гимны, — сказала Аспасия.
— В исламе нет гимнов. — Голос Исмаила звучал холодно. — Только священный Коран.
— Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед — посланник Его, — произнесла она по-арабски.
Он смотрел на нее с изумлением.
— У меня очень плохое произношение? — спросила она.
Он был растерян.
— Я слышал… и похуже, — сказал он без теплоты, но и не так холодно, как прежде. — Где же ты изучала арабский?
— В Константинополе, — ответила она. Воспоминания нахлынули и чуть не захлестнули ее. Она удержала их в берегах усилием воли. — Я знаю, что владею им плохо, но мне, в общем-то, не у кого было учиться. Только по книгам.
Он промолчал.
— Как же случилось, что мусульманин оказался при дворе римского папы? — поинтересовалась она.
— Добрался, как все: на корабле, верхом, пешком.
Он не склонен был ничего добавить к сказанному. Монах пояснил:
— Исмаил — мавр, он из Кордовы. Мы познакомились в Биче, это христианский город около Барселоны. Он желал посмотреть другие страны. И поехал с нами, когда мы направлялись к святому отцу. Он вылечил святого отца от дизентерии, а императора — от болезни глаз. Может быть, ты тоже страдаешь от какой-нибудь болезни? Он мог бы тебя вылечить.
— Можешь ли ты исцелить сердечную тоску? — спросила Аспасия против своей воли.
— Для этого, — отвечал мавр, — нет лекарства, кроме времени.
Она прикусила свой болтливый язык. Это было больно и разозлило ее так же, как она разозлила этого неверного. Она вздернула подбородок.
— Мое имя Феофано, — сказала она, — но меня называют Аспасией.
— Но… — начал мавр.
Монах ничего не сказал.
— Да, — сказала Аспасия. — Всех нас в Городе зовут Феофано; это самое любимое имя. Та Феофано, которую ты знаешь, — царевна, моя госпожа.
— Я видел тебя с ней, — сказал монах. — Меня зовут Герберт, я из Ориньяка в Галлии. Я служу его святейшеству, а с недавних пор его величеству.
Аспасия прищурилась.
— Так это о тебе так много говорят «Маленький златоуст»!
— Не так уж и мал, — сказал он, вытянувшись во весь рост. Ростом он был невелик, но все же выше, чем она. — А что касается языка, то я не сказал бы, что он золотой, но при случае двигается быстро. Было бы полезно еще немного поточить его на логике. Ты случайно не разбираешься в логике?
Он сказал это так вкрадчиво, с такими просительно распахнутыми глазами, что она с трудом удержалась от смеха.
— Нет, в этом деле я тоже только ученица. Меня увлекает грамматика и завлекают новые слова.
— Я всегда интересуюсь новым, — сказал он, — Исмаил мог бы многому научить меня, но не хочет. Он говорит, что он плохой учитель. Это не так. Он просто забывает, что взялся обучать. Он перестает объяснять и продолжает заниматься своим делом, но если ученик не глуп, он учится, наблюдая, что делает замечательный мастер.
— Если, конечно, он знает, чему хочет обучаться, — сказал Исмаил с иронией. Он поднялся с изяществом человека, выросшего в стране, не знающей стульев, и поклонился обоим:
— Если мой брат простит меня, если госпожа позволит, я должен покинуть вас. Меня ждут там, куда не следует опаздывать.
Герберт сказал что-то приличествующее случаю. Аспасия не нашлась, что ответить. Мавр удалился с достоинством, и его уход не совсем походил на бегство.
— Бедный Исмаил, — сказал Герберт. — Он не знает, как вести себя с христианскими женщинами.
— Однако он неплохо выходит из положения, — заметила Аспасия.
Герберт улыбнулся.
— Однако ты совсем сбила его с толку. Ты его так удивила, что он говорил то, что думал. Для мавра это невероятно.
— Надеюсь, он переживет этот позор, — сказала она.
— Скорее всего, — сказал Герберт. — Я должен покаяться. Мне ваш разговор доставил удовольствие сверх всякой меры.
— Я заметила. — Аспасия встала, возможно, не так грациозно, как Исмаил. — Мне уже давно пора быть в другом месте. Ты часто приходишь сюда?
— Впервые за долгое время, — ответил Герберт. — Можно бы чаще, если бы было с кем поговорить о чем-нибудь интересном.
— Может быть, так и будет, — сказала Аспасия.
Уходя, она оглянулась. Герберт сидел на том же месте с резцом в руке, усердно совершенствуя свой глобус.
После знакомства с Гербертом Аспасия видела его почти каждый день то ожидающим папу или императора, то поющим в часовне. Пару раз она встретила его в саду, и они побеседовали на глазах языческого божка, выглядывавшего из кустов. Но мавра она видела только однажды, мельком, быстро удаляющимся. Казалось бы, какое ей дело до дерзкого мусульманина, но он, вопреки всему, тревожил ее мысли. И это было странно.
Она до сих пор иногда просыпалась в слезах, явственно чувствуя себя на сносях и зная, что Деметрий сейчас исчезнет за той дверью. Она знала во сне, что это сон, и все равно пыталась удержать его. Вскоре после встречи в саду ей опять приснился этот сон. Как всегда в этом сне, она безнадежно тянула к нему руки. Он взглянул на нее, но это было чужое лицо. Смуглое, тонкое, горбоносое, с густой черной бородой. Она закричала — от ужаса или от неожиданности, она не знала. Прибежала Феофано и стала успокаивать ее. Прежде Аспасия не любила, когда ее утешают, и быстро брала себя в руки. Сейчас она никак не могла остановить слезы. Она плакала, пока не заснула снова. Благодарение Богу, это был сон без сновидений.
