– Да, мне приходилось бывать на поле боя.
– Холлиндрейк однажды написал мне, что человек, который сражался за правое дело, более благороден, чем просто джентльмен. То, что вам пришлось повидать, и то, что вы делали, способно тронуть даже самые черствые сердца. И поскольку вы здесь, целы и невредимы, я должна сделать вывод, что вы отважный и благородный человек, а поэтому едва ли можете считаться ниже меня, хотя вы всего лишь лакей.
Она повернулась, услышав звонкий смех сестры, и стала наблюдать, как эта троица весело качается на качелях.
Тэтчер же глядел на девушку, стоящую рядом с ним. Всякий раз, когда ему начинало казаться, что он ее знает как помешанную на замужестве мисс, ему вдруг открывалась какая-то другая ее яркая грань, и это совершенно сбивало его с толку.
Тем более что она неожиданно процитировала его дедушку. Неужели этот старый чудак писал ей такое? «Люди, которые сражались за правое дело, более благородны, чем просто джентльмены». Возможно, она неправильно поняла то, что он написал, потому что сомнительно, что его дедушка, который с презрением относился к любому, у кого не было внушительной земельной собственности или длинной родословной, мог высказывать такое мнение относительно военных.
– Вам следовало бы покачаться на качелях вместе с сестрой, – сказал он, прервав молчание. – Это доставляет удовольствие.
– А вы когда-нибудь бывали на зимних ярмарках? – спросила вдруг она.
Он усмехнулся:
– Конечно. Например, в семьсот девяносто пятом году. Я был тогда подростком…
Он почти сразу же заметил, что она мысленно вычисляет его возраст. Черт побери, если он будет продолжать так же неосторожно выбалтывать сведения о себе, она без труда догадается, кто он такой.
– Скольких лет? – подсказала она, старательно скрывая любопытство, звучавшее в ее вопросе.
– Скажем так: парнишкой достаточно большим, чтобы напрашиваться на всякие неприятности.
– Кто бы сомневался, – сказала она, смерив его взглядом с головы до пят. – Ярмарка в то время была похожа на нынешнюю? – спросила она, обводя широким жестом балаганы, импровизированные выступления на открытом воздухе, а также каток, тщательно очищенный от снега.
Он кивнул.
– А еще здесь был зверинец. Я помню, как на Темзу вывели слона, чтобы убедиться в крепости льда. – Он рассмеялся своим воспоминаниям и ее потрясенному выражению лица. – Я бывал здесь каждый день, потому что научился в палатке неподалеку отсюда играть в кости. – Он указал па павильон справа от них.
– Только не рассказывайте об этом Талли, – предупредила Фелисити. – Ей непременно захочется тоже научиться.
– Не думаю, что ей это захочется, когда она узнает, что я проиграл тогда свою единственную пару коньков.
– Значит, хорошо, что вы рано получили такой урок.
– Какой урок? – удивился он.
– Проиграли коньки. Уверена, что тогда вы поняли, как опасно поддаваться азарту, – сказала она. – Наверное, после этого вы никогда больше не играли в азартные игры?
– Нет, что вы! Никогда.
Она печально покачала головой, потом спросила:
– Вы хорошо умели это делать?
– Играть в кости?
– Нет. Думаю, на этот вопрос я знаю ответ. Я хотела спросить, хорошо ли вы катаетесь на коньках. – Кивком она указала на каток, где, взявшись за руки, скользила по льду немолодая пара.
– Хорошо ли я катаюсь на коньках? Как вам сказать… Да, я хорошо катался, но не делал этого многие годы. В Испании для этого просто не было возможностей. – Он тоже стал наблюдать за пожилой парой. – А вы катаетесь?
– О да! – возбужденно, однако с некоторой грустью сказала она. – Мы три года жили с отцом в России и каждую зиму катались на коньках сколько душе угодно.
– Отец сам ходил с вами на каток? – с самым невинным видом спросил он.
Она покачала головой:
– Конечно, нет! У папы были обязанности при дворе. Наш лакей… – Она прищурилась и взглянула на него. – Ловко вы заставили меня сказать это.
Он оттолкнулся от изгороди и подмигнул ей.
– Ничего подобного я не делал. Я просто спросил, водил ли вас на каток сам отец, и вы ответили, что не водил. Потом вы, кажется, никак не могли вспомнить, кто же вас все-таки водил на каток.
– Я помню, – недовольным тоном промолвила она.
– И кто же это был?
Сделав глубокий вдох, она выдохнула воздух, который на морозе превратился в белое облачко вроде восклицательного знака.
– Наш лакей, – пробормотала она.
– Ваш лакей? – Он сложил на груди руки. – Не хотите ли вы последовать их примеру? – спросил он, указывая на катающихся. – Ну?
– О нет. Я не могу. Это было бы…
– Неприлично?
– Вот именно.
– Но почему?
– Потому что я почти помолвлена.
Он изобразил удивление, подняв брови.
– Вот как?
– Да. Вы, наверное, не слышали ни слова из того, что я вам говорила?
Он пытался не слушать.
– Мисс Лэнгли, не могу понять, каким образом несколько кругов по катку могут повредить вашей помолвке. Или этот джентльмен почему-то категорически возражает против катания на коньках?
Она вздохнула.
– Дело совсем не в этом, а в том, что он…
– Он вообще не должен отказывать вам в том, что доставляет удовольствие.
– Дело в том, что я буду герцогиней, а такие леди обычно не катаются на коньках, – сказала она, и он, кажется, уловил в ее голосе грустную нотку. Но она права. Катание на конках не относилось к числу обычных герцогских занятий. Он был уверен, что дедушка никогда не катался на коньках. Поэтому он тоже с завистью взглянул на людей, скользящих по льду.
– Вам следует покататься, – убеждал он ее. – Мы могли бы вместе выйти на лед.
Она покачала головой:
– У меня нет коньков. У вас тоже.
– Положитесь на меня, – сказал он и, взяв ее за руку, отвел к ближайшей палатке. Рука в красной варежке, лежавшая в его руке, показалась ему очень маленькой и странно беззащитной.
– Право же, я не думаю… – запротестовала она.
– Мисс Лэнгли, вы ведь еще не герцогиня.
– Но скоро буду герцогиней, а поэтому…
– Вот когда вы будете герцогиней, то, возможно, глядя из окна своей раззолоченной тюрьмы, пожалеете о том, что отказались сделать последний кружок по катку со своим далеко не идеальным ливрейным лакеем.
– Сомневаюсь…
Он поднял руку, чтобы пресечь ее возражения, и каким-то чудом это сработало.
– Насладитесь свободой, мисс Лэнгли. Все это герцогское величие, к которому вы так стремитесь, никуда не денется и завтра, тогда как лед на реке не вечен.
Она скорчила упрямую гримаску.
– Вы действительно хотите прожить всю оставшуюся жизнь, так больше и не покатавшись на коньках?
