Реми сел, его сердце отчаянно билось. Однако он постарался сдержать свой голос.
— Кто они были, эти безумные французы, как они выглядели?
Молодой Бобер отмахнулся.
— Какое это имеет значение? Я никогда прежде не слышал этих имен, а если бы и слышал, то все равно не запомнил бы. Ведь у французов такие нелепые имена.
Молодой Бобер лгал. Он никогда не забывал имен, будь то микмакские, французские, английские или абенакские. Реми был расстроен тем, что его друг заметно изменил отношение к нему со времени их последней встречи, но еще больше он был возмущен тем, как Молодой Бобер изобразил двух участников этого набега.
— Они из Гран-Пре, ты не знаешь? Они темноволосые, красивые?
— Они выглядят, как все французы, — ответил Молодой Бобер равнодушно.
— Плохо, — сказал Реми, улыбаясь одними губами.
— Конечно, плохо, — согласился Молодой Бобер.
Беседа подошла к концу, и микмаки стали расходиться по своим вигвамам.
В помещении остались только Рассерженные Воды и Реми. Старик некоторое время молча попыхивал своей трубкой, затем тихо спросил:
— Что-то произошло между тобой и моим сыном, друг?
— Если что и произошло, то я не знаю что, — спокойно ответил Реми. — Молодой Бобер спас мне жизнь, а я ему. Он мне брат…
Разгадка пришла позже, когда ближе к вечеру в вигваме появилась Бегущая Лань с берестяным кузовком, в котором она принесла воду для гостя… Такая красивая, смуглолицая, черноглазая. На ней была щегольски расшитая голубая накидка из французской, а возможно, и из английской ткани, наброшенная поверх красных легинсов, также отделанных кусочками меха американского лося. Реми на мгновение пришла в голову мысль, как прекрасно все это гляделось бы на Солей. Но даже сейчас, сознавая, что он не любит эту девочку так, как любит Солей, он испытывал волнение.
— Благодарю тебя, Бегущая Лань, — произнес он, беря кузовок.
Она смущенно улыбнулась, поколебалась, затем сказала:
— Ты избегаешь встречи со мной, Реми Мишо. Мы больше не друзья?
— Мы всегда будем друзьями, — ответил Реми. — Но у нас уже не может быть так, как… прежде. У меня появилась женщина, девушка из Акадии, и мы обручились. Мы собираемся пожениться, когда я весной вернусь в Гран-Пре.
На секунду что-то промелькнуло в ее темных глазах, так ему показалось. Или это был только отблеск костра?
— Я так и думала. Именно об этом твердила мне моя мама. Ты никогда не женишься на девушке микмаков.
— Найдется много смельчаков, которые попытаются добиться твоей руки, — заверил ее Реми. — Тебе остается только выбрать кого-нибудь из них.
— Я не хотела делать этого, — она избегала встречаться с ним глазами, — до твоего возвращения. До тех пор, пока я не узнаю, как ты относишься ко мне.
Реми сказал очень тихо:
— Ты только что услышала как…
Слабая улыбка тронула уголки ее губ.
— Да, услышала.
— Есть кто-нибудь, кому ты отдаешь предпочтение?..
Бегущая Лань быстро взглянула на него:
— Один есть.
И внезапно Реми понял причину неловкости, возникшей между ним и его другом. Какой же он глупец, что не догадался об этом раньше!
— Молодой Бобер, — проговорил он и увидел, как она кивнула.
— Он ждал, когда я дам ему ответ, но я не могла сделать это, пока не поговорю с тобой. А теперь… теперь я могу принять его предложение.
— Молодой Бобер — счастливчик, — искренне произнес Реми. — Я скажу ему об этом после того, как ты поговоришь с ним сама.
Бегущая Лань грациозно поднялась на ноги.
— Я увижу его сегодня вечером, — промолвила она и через минуту исчезла…
Прошло еще несколько томительных дней, но Реми уже не мог, как раньше, засыпать мгновенно, стоило натянуть на себя меховую полость и закрыть глаза. В нем нарастаю желание, которое он никак не мог в себе подавить. Со сладостным изумлением Реми осознал, что не проходило дня, чтобы он не думал о Солей. Он помнил ее всю, помнил, как рассыпались ее темные волосы, когда он снял с ее головы чепец, помнил выпуклость ее изящных грудей, изгиб бедра, невыразимую сладость ее губ.
Он страстно надеялся, что Солей тоже не спит, думая о нем, желая его. Желание причиняло ему не только физическую, но и душевную боль. А до весны еще было так далеко.
Ближе к весне среди поселенцев, проживающих вокруг Гран-Пре, стали распространяться слухи. Они обеспокоили даже Эмиля, хотя он и пытался уверить свое семейство, что ничего страшного нет.
— Всегда находятся люди, которые создают проблемы, — ворчал он. — С англичанами невозможно уживаться. Самое лучшее — просто не замечать их.
Командующий английским гарнизоном Чарльз Лоуренс стал вести себя очень агрессивно, и сведения, которые мало-помалу просачивались в Гран-Пре, были тревожными… Почти невозможно становилось отличать правду от вымысла.
Утверждали, что Лоуренс арестовал священников и отправил в тюрьму многих их сторонников, проживавших вблизи Бобассена. В некоторых местах у поселенцев были реквизированы шлюпки и оружие, по-видимому из опасения, что они могут быть использованы против англичан…
Близнецы свирепели, слушая все это. И даже Пьер однажды вышел из своего привычно-сонного состояния, посадил себе на колени маленьких сыновей и угрожающе изрек:
— Никто не посмеет отнять у меня оружие, которым я добываю пищу и защищаю моих детей.
Эмиль с досадой махнул рукой, давая понять, что угрозы Пьера — просто пустое сотрясение воздуха.
— Эти кретины-англичане проделывали такое и раньше. Если удастся остудить горячие головы, суматоха уляжется. Так было всегда.
Делегация мужчин, посланных раньше в Галифакс с протестом против действий Лоуренса, была отправлена в тюрьму после того, как они отказались присягнуть на верность королю прямо на месте. Кое-кому удалось вернуться домой, и они потрясены, сбиты с толку и взбешены…
Жителей Акадии, обитавших в поселках, расположенных вокруг Бобассена, англичане обвинили в том, что они снабжают продовольствием отряд "неприятеля" под предводительством аббата Ле Лутра. И полковник Лоуренс заявил с неприкрытой угрозой, что не намерен это терпеть.
Новости распространялись медленно, но не убывали…
Близнецы и Пьер стали высказываться более откровенно, но Эмиль прерывал разговор, как только он начинался.
— Если вы напрашиваетесь на неприятности, можете быть уверены, что они вас отыщут, — заметил он однажды.
Антуан угрюмо взглянул на отца.
— А если не замечать, что творится у тебя под носом, папа, будет только хуже.
— Хватит, я не желаю больше слушать это. Мы жили под англичанами многие годы и, если не будем совать нос, куда не следует, а займемся лишь своим делом, сможем спокойно жить и дальше.
