Глава 6
1895
На похороны матери Фрэнси надела дорогое шелковое платье с белым кружевным воротником, купленное в шикарном магазине «Парижский дом» на Маркет-стрит. На ней были также новые черные ботинки из тончайшей телячьей кожи, черный бархатный плащ с пелериной и капюшоном, а ее волосы, причесанные волосок к волоску искусным парикмахером, украшал черный шелковый чепец. Она ехала с отцом и братом Гарри в карете с траурной полосой на боку, запряженной шестеркой лошадей с султанами из черных перьев. Их экипаж возглавлял траурную процессию из шестидесяти карет, которые везли самых известных в городе людей, собравшихся, чтобы проводить в последний путь супругу достойнейшего гражданина Сан-Франциско. Позже, на кладбище, бледная, словно смерть, Фрэнси стояла у могилы, с дрожью наблюдая, как гроб с телом ее матери погружается в холодную землю.
Младший брат Гарри, в черных бархатных бриджах и куртке, прижимал к груди шляпу и громко рыдал, а отец, особенно красивый и торжественный в эту минуту, в полосатых брюках и черной визитке, время от времени вытирал глаза безупречно белым носовым платком. Но Фрэнси не пролила ни единой слезинки. Она смотрела прямо перед собой, крепко сжав зубы, с единственным желанием – не закричать. А ей было о чем кричать – о том, что ее мама умерла несправедливо рано, что она была слишком молода и красива и так нежна и добра ко всем людям. Фрэнси хотела крикнуть всем, собравшимся у могилы Долорес, что она очень любила свою маму, и ужасно скучает по ней, и, наверное, не сможет без нее жить. Но она знала, что отец рассердится на нее, и поэтому постаралась запрятать свое горе поглубже, так, чтобы ни одна слезинка не упала на новое черное платье.
Стоял сырой январский день, и холодный серый туман клубился у подножия могил и памятников. Влага струилась по стволам обнаженных деревьев, капала с веток, превращая грунт под ногами скорбящих в коричневую грязь. Перевязанные багровыми траурными лентами роскошные букеты цветов вокруг раскрытой могилы выглядели тускло в сереньком свете ненастного дня. Самый большой букет прислали родственники Долорес, которые, впрочем, посчитали путешествие из Ялиско в Америку слишком долгим и хлопотным и в своем послании выразили сожаление, что не могут присутствовать на похоронах лично. Гормен получил от них письменные соболезнования и огромный четырехфутовый венок из алых роз.
Как только отзвучали последние молитвы, провожающие заторопились в тепло ожидавших экипажей, и скоро у последнего приюта Долорес остались только Фрэнси и двое могильщиков, похожих на серых призраков; переступая с ноги на ногу, чтобы согреться, и покашливая в кулаки, они готовились забросать могилу землей. Не в состоянии больше выносить подобное зрелище, Фрэнси быстро отвернулась.
Вернувшись домой, она в одиночестве устроилась на позолоченной козетке в углу огромного зала, где обыкновенно танцевали, и наблюдала, как изголодавшиеся гости кинулись поедать всевозможные лакомства, ожидавшие их в буфетной. Женщины улыбались и тихонько болтали друг с другом о бале, который должен был состояться на следующей неделе. Наибольший интерес у дам вызывал вопрос о том, кого пригласили на празднество, а также, кто как будет одет в этот день. Мужчины, сжимая в руках бокалы, собирались кучками и вполголоса беседовали о делах. Гарри стоял тихо рядом с отцом и вместе с ним принимал соболезнования.
– Странная все-таки у Гормена девочка, – вдруг услышала Фрэнси.
Она оглянулась – две женщины тихо беседовали, почти соприкасаясь головами.
– Сидит в одиночестве и смотрит в одну точку, в то время как она должна быть рядом с отцом и братом. Взгляните, ему всего четыре, но он уже совершеннейший маленький мужчина… и потом она ни слезинки не пролила над могилой матери… Интересно, отчего эта девочка не проявляет ни малейшей жалости к покойной матери? Это просто ненормально… Гормену следует приглядывать за ней получше. Я бы даже сказала, что со временем дочь может доставить ему немало неприятных минут…
Фрэнси почувствовала, как ее щеки покрываются румянцем. Она устремила взгляд на голубые завитки ковра, моля Бога, чтобы не разрыдаться. Да что они знают? Конечно, все эти дамы были не прочь поболтать и посмеяться с Долорес, когда приезжали с визитами в их дом, они также присылали цветы и фрукты, когда по городу распространилась новость о ее болезни. Но никто из них ни разу не навестил больную, и Фрэнси была готова в этом поклясться, ни одна душа не знала, что они провели на ранчо почти год. Сердце девочки словно сжало железной рукой от печали и тоски. Ей хотелось крикнуть прямо в лицо этим сплетницам, что они всегда были равнодушны к судьбе Долорес и никто из них не любил ее так, как она… Фрэнси поймала на себе взгляд отца. Сердитым жестом он потребовал от нее выйти из убежища и занять место рядом с ним. Фрэнси, поколебавшись, с усилием оторвалась от бархатного сидения и двинулась через зал сквозь толпу, чтобы присоединиться к отцу и брату.
– Почему тебя нет рядом с нами? – раздраженно спросил Гормен.
Он, правда, старался говорить тихо, но все равно девочка различила в его тоне с трудом скрываемую злобу и отшатнулась.
– На тебя обращают внимание. Становись за братом и веди себя как следует.
Встав на указанное место чуть ли не по стойке «смирно», Фрэнси ждала только одного, чтобы вся эта церемония поскорее закончилась. Длинной чередой гости следовали один за другим, и позже она вспоминала, что приседала и говорила что-то в ответ на печальные слова соболезнования. Она также заметила, какими взглядами дарили ее отца дамы. «Настоящий мужчина», – слышала девочка то из одних, то из других женских уст. Произнося приличествующие случаю слова поддержки и ободрения, дамы, тем не менее, думали прежде всего о своих незамужних дочерях и миллионах семьи Хэррисонов. Наконец горничная увела Гарри пить чай. Заодно получила свободу и Фрэнси.
Она снова оказалась в своей старой комнате, которая в серых январских сумерках выглядела еще более тесной и непривлекательной, чем когда-либо. С кровати в некоторых местах отколупнулась белая краска, а узкий соломенный матрасик выглядел совсем плоским. Шторы аляповатым рисунком были не в силах преградить доступ в комнату холодного воздуха, поскольку из маленького, забранного железной решеткой окошка постоянно дуло. Вообще отопительная система, отлично работавшая на нижних этажах, по мере того как трубы поднимались все выше и выше, постепенно сдавала, и в комнате Фрэнси жар сменялся едва ощутимым теплом. Девочка улеглась на кровать поверх одеяла и долго ворочалась, содрогаясь от холода и пытаясь со всех сторон поплотнее подоткнуть одеяло. Именно в этот момент слезы наконец хлынули ручьем у нее из глаз. Она плакала по безвременно ушедшей из жизни матери, по любимой собаке Принцессе, которой не позволили жить рядом с ней в доме; она плакала от одиночества и от ощущения собственной ненужности, плакала до тех пор, пока не заснула, так и не сняв шелкового траурного платья и ботинок из мягкой телячьей кожи.
