Лоиза в ужасе замахала руками, открещиваясь от ненавистного, грешного прошлого.
– Я хочу умереть! Только умереть!
– Наложение на себя рук – грех, в глазах Господа более тяжкий, чем жизнь в наложницах, чем даже радости ложа…
– Я хочу избавиться от тела, оно – грязь и позор.
– Ты избавишь нас только от баржи, которая того и гляди отчалит.
Барнабе очень спокойно поднял кулак и ткнул им Лоизу в подбородок, не слишком сильно, только чтобы она лишилась чувств. На вопль негодования Жакетты он преспокойно ответил:
– Мы и так потеряли слишком много времени. Быстренько одевайте ее, и бежим на баржу. В пути у нас будет достаточно времени, чтобы ее образумить. Но следить за ней нужно будет как следует, а то как бы не прыгнула за борт…
Все приказания Барнабе были тщательно выполнены. Лоизу одели и уложили в шалаше лодочников на носу баржи. Сара и Жакетта занялись ею. Путешествие началось.
Усевшись на канаты, удобно вытянув длинные ноги, Барнабе наблюдал за Катрин. Обняв руками коленки, девочка глядела прямо перед собой, и слезинки скатывались у нее по щекам одна за другой. Крики Лоизы напомнили ей то, что она видела во Дворе Чудес, ей стало страшно и больно за Лоизу. Но Барнабе назвал словом «любовь» то, о чем Лоиза говорила с ужасом и отвращением. То, что Катрин видела, не могло быть любовью. Любовь – это то, что она почувствовала, когда увидела Мишеля. Любовь – это когда у тебя сладко сжимается сердце, когда тебе хочется быть ласковой и нежной, когда хочется только хвалить или восхищаться. А Лоиза кричала, как будто ее пытали. И вообще похоже, что она сошла с ума.
Барнабе ласково обнял ее за плечи.
– Лоиза поправится, детка. Господь давным-давно сотворил мир, и не ей первой выпадает такое испытание. Но поправляться она будет долго, ум у нее негибкий, вера и душа узкие. С ней нужно быть очень терпеливыми, но придет день, и ей снова захочется жить. Что касается Ландри, то я очень удивлюсь, если вы больше не увидитесь. Он знает, чего хочет, и по характеру из тех, кто спрямляет дорогу, торопясь к цели, а не задерживается из-за рытвин и ухабов. Раз он захотел стать солдатом герцога Бургундского, он им станет, поверь мне!
Катрин посмотрела на него сияющими благодарными глазами. Дружеская привязанность ответила на вопросы, которые ей и не задавали. Девочка вдруг почувствовала, что она под надежной защитой.
Барнабе вытянул вперед руку:
– Погляди, до чего хорош Париж. Самый большой, самый красивый город в мире. Но Дижон тоже неплох, вот увидишь.
Баржа проплыла под Мельничным мостом, потом под пролетом его ближайшего соседа, моста Менял, как раз недалеко от дома Легуа. Катрин в последний раз бросила взгляд на узкое окошко, откуда так и не убежал Мишель, и тут же отвернулась. Чуть дальше множество столбов топорщилось в воде, это строили новый мост – мост Нотр-Дам. Три недели назад, в минуту просветления, король собственноручно ударил колотушкой по первой из свай, а следом за ним по ней ударили все по очереди принцы. Увядшая гирлянда цветов все еще болталась на этой первой свае…
А по берегу – башни, башенки, колокольни, стрелы церквей, дворцы знатных синьоров с садами, спускающимися к самой воде, на золотом небе четырехугольные башни Нотр-Дам, дальше Гревская площадь с виселицей и колесом, а еще дальше пристань Сен-Поль, пристань, к которой подходят плоские баржи с сеном, за ней – дворец и сады короля, а еще дальше дворец епископа Сванского. С другой стороны – острова: остров Ваш и остров Нотр-Дам, плоские, поросшие травой и плакучими ивами. Катрин смотрит на мощные стены Селестинского монастыря, отделенного от песчаного острова Лувио узким каналом. Здесь башней Барбо, серой, грязной, с крышей, похожей на шлем, кончался Париж. Крепостная стена поднималась от башни к Бастилии, к ней прикрепляли цепь, что перегораживала на ночь Сену. Построил воинственную башню Филипп II Август. Но под летним небом, в окружении зелени деревьев суровое военное укрепление глядело приветливо и дружелюбно.
– Необыкновенно красиво! – согласилась Катрин. Она почувствовала, что устала, и положила голову на плечо Барнабе. За ее спиной лодочники напевали песню, помогая себе грести. Оставалось только плыть навстречу новой судьбе, оставив в прошлом и воспоминания, и сожаления. С собой Катрин хотела увезти только образ Мишеля де Монсальви, навек запечатленный в ее сердце. Она знала, что река времени не смоет его.
Медленно плыли перед глазами зеленые берега Сены. Катрин почувствовала, что ее одолевает сон…
Во всем Брюгге не было гостиницы более процветающей и более известной, нежели гостиница «Коронованная Дева Мария». Число постояльцев никогда не убывало, здесь останавливались суконщики, торговцы шерстью и разными прочими товарами, съезжавшиеся со всех концов земли и облюбовавшие эту гостиницу, поскольку она находилась всего в двух шагах от набережной Четок и Большой площади. Все в ней дышало довольством: и зубчатый резной шипец крыши, и окна с частым свинцовым переплетом – там в донышках бутылок так весело играло яркое солнце, лучи которого зажигали ослепительным блеском медные кастрюли на полке над очагом, яркими бликами скользили по оловянной и фарфоровой посуде; довольством дышала и просторная кухня, наполненная восхитительными ароматами, и служанки в опрятных платьях и крылатых чепцах, туда-сюда сновавшие по кухне. Но лучшей вывеской и рекламой гостиницы служил ее хозяин – мэтр Гаспар Корнели, упитанный здоровяк, всегда в отличном расположении духа.
Катрин не раз останавливалась в ней и поэтому уже не замечала окружавшего ее великолепия, гораздо больше занимало ее не прекращавшееся с раннего утра оживление на улицах Брюгге. Весь город разоделся в пух и прах. Желая рассмотреть получше нарядных прохожих, Катрин чуть ли не вываливалась из окна, полуодетая, растрепанная, с гребнем в руке, глухая к доносившимся из-за стены упрекам и ворчанию дядюшки Матье.
Закончив свои дела, суконщик намеревался с восходом солнца отправиться в Дижон, и Катрин стоило большого труда уломать его и перенести отъезд на вечер: девушке так хотелось посмотреть на знаменитую процессию в честь праздника Пречистой Крови, самого большого праздника в Брюгге.
В конце концов ей удалось уговорить дядюшку. Хотя он без конца твердил, что ходить по праздникам – только деньгами сорить, что его дела в Бургундии не терпят отлагательств, что наконец… Но мало-помалу он уступил Катрин. По правде сказать, он решительно ни в чем не мог отказать своей очаровательной племяннице. С истинным благородством побежденного рыцаря он преподнес прелестному победителю изящный чепчик из белого кружева с золотыми булавками, чтобы приколоть его.
