Но лишь начала она читать, как лицо ее побледнело и вся она задрожала как в лихорадке. Строчки прыгали перед глазами, будто в бешеном хороводе, и она с большим трудом закончила чтение. Письмо выпало из ее рук. Немой ужас застыл на бескровном лице.
Вот что написал Владимир после получения совета от отца:
«Дорогая Вера! Уже долгое время ко мне приходят разными путями достоверные известия о новом особом положении, которое Борис Иванович Беклешов занимает в Вашей семье, о вашем кокетстве с ним, которое приняло такие формы, что стало известно и посторонним людям, и, наконец, о предстоящем вашем обручении с ним, что уже стало предметом разговоров в городе. Вы пренебрегли моими частыми замечаниями по этому поводу, сделанными в мягкой и деликатной форме, и игнорировали их с холодным пренебрежением. Но разве так поступают обрученные? Имеете ли вы право своим молчанием возбуждать в моем сердце подозрение? Тот, кто действительно любит и чувствует себя невиновным, не пожалеет усилий и слов, чтобы успокоить любимого человека и убедить его в неосновательности его подозрений. Я должен, к сожалению, верить моим родителям, которые сказали мне: Вере Петровне неизвестно чувство любви, вместо любви у нее одно кокетство. Если бы вы действительно любили меня, пылко и сердечно, любили бы меня так, как я представлю себе любовь, вы бы никогда не дали повода для малейших подозрений, вы бы не оставили меня так долго без единого слова успокоения, без единого слова любви и не подвергли мукам ревности. Но вы не знаете, что такое любовь, вы меня никогда не любили!
Прежде чем мы продолжим обмен письмами, я ожидаю от вас объяснений в оправдание Вашего поведения. Я не хочу, чтобы надо мной смеялись, как над ребенком, и не собираюсь жертвовать для кокетки своим счастьем и сердечным покоем. Ваш несчастный Владимир».
Много времени прошло, прежде чем Вера могла собраться с мыслями и ясно понять смысл жестоких слов. Они, проникнув в ее доверчивое сердце, оглушили ее и лишили самообладания. Был ли это тот самый Владимир, которому она поклонялась, которого уважала? Как он мог написать такое письмо? Неужели его доверие к ее любви было построено на зыбком песке и злые сплетни могли его поколебать? Какое право он имел упрекать ее, в то время как его собственная жизнь (как она ошибочно предполагала) заслуживает не меньше упреков.
Она не знала за собой никакой вины. И поэтому вдвойне мучительно сознавала всю несправедливость обвинений. И она, больно раненная этими несправедливыми упреками, должна еще извиняться, оправдываться?
Ее женская гордость была возмущена, нравственное достоинство оскорблено. И все это уступило место отчаянию. В юном сердце смешались ужасные, сбивающие с толку чувства. В этот момент она его и любила и ненавидела. Как он мог, как смел бросить ей такие обвинения?
Неподвижно сидела она у камина и пристально смотрела на гаснущий огонь. Время от времени он еще вспыхивал. А потом потух. И только слабое тление еще напоминало о нем. Не было ли это символом ее любви, ее счастья?
Ничто не нарушало окружавшей ее тишины. Только монотонное тиканье больших стенных часов из Шварцвальда. Но она его не слышала. Не слышала и кукушку, не устававшую отсчитывать часы. Сколько времени она просидела так, как во сне, она не знала. Она потеряла счет времени. Боль и отчаяние перешли в летаргический сон, и у нее не было ни воли, ни сил пробудиться. Она боялась пробуждения.
Но вот при входе послышались шаги. Она узнала голос Ольги, говорившей у самой ее двери:
— Уже поздно. Вера, конечно, спит. Не будем ее будить. Спокойной ночи, Любочка!
— Спи спокойно, Ольга.
Две двери открылись и так же тихо закрылись. Снова наступила тишина.
Вера опасалась, что Ольга может все-таки зайти. Любой ценой она хотела скрыть от сестры свою ужасную тайну и опасалась, что у нее не хватит для этого сил.
Слова Ольги Вера слышала, будто сквозь сон. Слышала, как она ушла к себе и, слава Богу, избежала с ней встречи.
Но долго быть одной она не могла. Вскоре она услышала, как дверь ее комнаты отворилась. В дверях стояла Любочка в ночном платье. То, что увидела Любочка, заставило ее остаться стоять на пороге комнаты. Верный инстинкт, что происходит что-то важное, привел сюда мнимую подругу в этот ночной час.
Вера поднялась при ее появлении. Обеими руками провела по лицу, как будто хотела стереть ужасное воспоминание. Ее взгляд, как притянутый магнитом, упал на несчастное письмо, лежавшее у ее ног, и этот взгляд воскресил в ее сознании все, что случилось.
— Ах, Любочка! Я ужасно несчастна!
И это был первый стон ее измученного сердца. Обессиленная, подавленная, Вера упала обратно в кресло.
— Почему ты так несчастна, моя дорогая? — спросила Любочка участливым голосом и ласково обняла отчаявшуюся девушку. — Скажи только одно слово. Я помогу тебе, утешу.
Вместо ответа Вера подняла письмо Владимира и протянула его Любочке. Как только Любочка узнала почерк, она сразу все поняла и села, чтобы прочесть важное письмо.
Верино летаргическое состояние сменилось лихорадочным беспокойством, и она начала ходить по комнате взад и вперед большими шагами. Любочка не спешила с письмом. Два, три раза она прочла его медленно и вдумчиво, запоминая каждое слово, чтобы в точности повторить Борису. Подумала и над тем, какой совет следует дать Вере. Наконец, она отдала письмо и сказала вполголоса:
— Как мог Владимир написать такое бессердечное, оскорбительное письмо? Оболгать и обмануть невинную! Он мне кажется просто жалким!
Казалось, Любочка говорит сама с собой, так как эти фразы были обращены не к Вере, а отрывисто вырывались, как размышление вслух. Но Вера слышала эти фразы хорошо, и они, подобно искре для пороховой бочки, накаляли ее чувства и вели к взрыву. Вдруг она остановилась перед Любочкой и почти угрожающе посмотрела на нее.
— Ты осмеливаешься его оправдывать?
— По моему мнению, он больше заслуживает жалости, чем осуждения, — отвечала Любочка тем спокойнее, чем все возбужденнее казалась Вера. — Он дал себя обмануть.
— Он не дал себя обмануть! Он должен был с возмущением прогнать клеветника и меньше всего имел право обвинять меня и требовать от меня оправдания, в то время как я с большим правом могла бы это сделать в отношении его самого, — отвечала Вера, все более возбуждаясь.
— И все-таки он любит тебя.
— Невозможно! Этому я никогда больше не поверю. Любовь исключает недоверие.
— Ты судишь слишком строго, Вера, — сказала Любочка успокаивающим тоном.
— Слишком строго судить я не могу, так как он оскорбил мою любовь и мое доверие. Его поведение по отношению ко мне мерзко! Я этого никогда ему не прощу.
