Андре при слове «старье» поднял голову. Вдруг он снова увидел лавку м-ль Ванов и красивую покупательницу, виденную на днях. Со времени той встречи он часто думал о ней. Он думал о ней с удовольствием и с сожалением. Как мог он быть настолько глупым, чтобы не последовать за ней, не постараться узнать, где она жила, кто она была! Он несколько раз проходил перед лавочкой на улицу Вернейль, всегда пустой. Дела м-ль Ванов, должно быть, были не блестящи; и на какие средства жила эта странная лавочница с горящими глазами, которая делала скидку своим покупательницам, потому что они красивы? При других обстоятельствах любопытство Андре было бы задето странной м-ль Ванов. Тут скрывалась какая-то странная тайна парижской промышленности, но его занимало лишь воспоминание о незнакомке. Где была она теперь? Увидит ли он ее когда-нибудь?
Между тем дядюшка Гюбер, слушавший с неодобрением и насмешкой слова г-на Моваля, пожал плечами:
— Ах, так вот каковы они — твои Нанселли! Ха, ха! Они устраиваются, друзья мои, это отлично. Вы приготовляете жилища пруссакам, дети мои!
Г-н Моваль, встававший из-за стола, засмеялся:
— Ну, милейший Гюбер, тобой опять овладела твоя пессимистическая мания; и подумать, что вот тридцать лет как ты нам пророчишь это нашествие! Ах, Кассандра из Сен-Мандэ, ты опять за свое! Ну, я тебя оставлю с Андре. Ты потом приходи к нам.
Когда дверь закрылась за г-ном и г-жой Моваль, дядюшка Гюбер вынул свой кисет из свиной кожи и свою умело обкуренную трубку. Андре покорно смотрел на него. Как ему было знакомо это движение! С самого детства он видел его каждую неделю. Эти воинственные прорицания добряка дяди!
Дядя Гюбер закурил свою трубку, затем он налил себе рюмочку рому и проговорил конфиденциальным голосом:
— Голубчик, твой отец — сумасшедший! Пруссаки будут у нас менее чем через две недели.
Андре посмотрел не без изумления на дядю Гюбера, но чудак не шутил. У него был удовлетворенный и важный вид пророка, которому не поверили, но который в конце концов окажется правым. Он продолжал:
— На этот раз мы погибли.
Что хотел этим сказать дядя Гюбер? Андре прочел сегодняшние газеты, валявшиеся на диване у Антуана де Берсена. В них не было ни одной сенсационной новости. Тем не менее таинственный тон дядюшки напугал его:
— В чем же дело, дядя?
Дядя выпил свою рюмку рому и погладил бородку:
— Дело в том, что то, что я всегда предсказывал, случилось, клянусь трубкой!..
Он замахал своей трубкой и пододвинул свой стул к стулу Андре.
Дядюшка Гюбер следил издали за ходом дела. Давно уже он изучал все его признаки. Ах! Все спрашивают себя: чем он занимается весь день? Да тем, что отдает себе отчет во всем происходящем вокруг, а это не делают, зевая по сторонам. Теперь он уверен в том, что говорит. Составилась уже великая коалиция, которой суждено стереть Францию с мировой карты. Не одни только пруссаки будут в Париже через две недели, но вся Европа, да, Европа, Европа!
Дядюшка Гюбер воодушевился. А для того чтобы дать отпор врагам — нет армии! Уж это-то дядюшка Гюбер знал, не так ли? Такой старый солдат, как он. Впрочем, чтобы убедиться в этом, достаточно присутствовать на больших похоронах. Армия! У нас нет даже понтонеров. Ох, эти понтонеры! И дядюшка Гюбер посмеивался в бородку:
— Итак, голубчик, ты видишь, до чего мы дошли… Ах, мы теперь готовы для аннексии!
Андре Моваль недоверчиво слушал дядю Гюбера. Он был немного не в своем уме, а за последние несколько месяцев его странности увеличились. С другой стороны, слова старого солдата волновали Андре. А если он говорит правду? И Андре все слушал, пока столовая наполнилась дымом от часто набиваемой трубки…
Г-н Моваль открыл дверь:
— Что это вы с Гюбером обкуриваете тут друг друга? Фу, какой дым!
В гостиной дядюшка Гюбер сделался молчаливым. Андре успокоился. Ему казалось, что он только что освободился от кошмара, но вид у него был усталый, так что, когда дядя Гюбер ушел, г-жа Моваль пошла за своим сыном в его комнату.
— Ты не болен, мой родной, ты ничего не ел за обедом? Почему ты так долго просидел, запершись с дядей? Нужно было раньше прийти к нам. Ну спи хорошенько.
Когда мать удалилась, Андре разделся. В кровати он закурил последнюю папиросу. Тонкий запах турецкого табака заставил его подумать о голубых странах. Да, а если то, что говорил дядя, было правдой? Что, если завтра не будет ни Франции, ни консулов и, следовательно, ни путешествий, ни солнца, ни Востока! Все рассеется как светлый дым, растворявший в воздухе свои движущиеся и душистые кольца… Вот что! Завтра он пойдет спросить у Берсена и Древе, что они обо всем этом думают.
На другой день, в тот момент, когда он собирался идти к Антуану де Берсену, он подумал, что художник, наверное, станет смеяться над ним, если он передаст ему россказни дядюшки Гюбера, этого старого мечтателя. Своими опасениями он боялся также показаться немного трусом в глазах своего друга, так как Берсен не прочь был прогуляться к границам. Служа в драгунах, он полюбил скачку на маневрах, ночевки на сене, ночные тревоги. Он охотно бы взялся и не на шутку за саблю и штуцер. Что до Древе, то Андре были известны его взгляды. Древе не двинул бы мизинцем, для того чтобы выбрать, быть ему французом или немцем. Родина! Что она делает для великих писателей! Да, у нее есть Марк-Антуан де Кердран, и какими же почестями его осыпают? Она думает, что выполнила все свои обязательства по отношению к нему, украсив его петличку несчастной красной ленточкой, вырядив его в зеленый фрак и дав ему треуголку и шпагу с перламутровой рукояткой! Вот и все, и она допустит его умереть почти нищим в скромной квартире, которую он занимал на улице Флерюс и которую он разделял со своим пуделем и любимой черепахой. Так пусть его оставят в покое с отечеством! Перо, бумага, женщины — вот все, что ему нужно. А на Францию ему наплевать! Впрочем, он желал лишь одного, чтобы был язык, исключительно литературный, вроде латинского, слова которого были бы лишь неизменными цветными кубиками в мозаике идей.
Андре раздумывал обо всем этом, спускаясь по лестнице. Погода была прекрасная и почти теплая. Стояли первые дни апреля. Небо было светлое и ясное. В конце улицы на солнце двор Школы Художеств красовался своей театральной декорацией из колонн и портиков, которая, казалось, была готова служить подмостками для какой-нибудь возвышенной трагедии. Андре направился к решетке. С обеих сторон на него смотрели добрыми покойными глазами бюсты Пюже[23] и Пуссена[24], утвержденные на своих каменных постаментах. Привратник, сидя на соломенном стуле у двери своей каморки, крошил хлеб голубям. На его груди блестели кресты. Этот бывший военный доживал мирный остаток своей воинской жизни. Значит, в войне нет ничего ужасного! Этот старичок с нашивками, так же как и дядя Гюбер, принимал участие в сражениях и, в конце концов, не чувствовал себя хуже от этого. Между тем предсказания дяди снова приходили на ум Андре. Как, Париж в этом прекрасном весеннем освещении, Париж обратится под прусскими гранатами лишь в кучи развалин и горы пепла!
