— Он спускался сегодня?
— Да, только что, — подтвердил Ллойд. — Но он непреклонен, мисс Грейстоун, он четко дал понять, что сегодня никого не принимает.
У Амелии тут же как будто камень с души упал. Гренвилл вышел из своих комнат! Она испытала огромное облегчение. Несомненно, теперь ей уже не надо добиваться встречи с ним. Она может просто вернуться домой — и это будет намного безопаснее, чем снова встречаться с Гренвиллом!
— Тогда мне лучше уйти. Но прежде расскажите мне, как дети?
Глаза Ллойда беспокойно замерцали.
— Лорд Уильям выглядит сегодня очень расстроенным, мисс Грейстоун. Утром он заперся в своих покоях, и синьору Барелли потребовалось несколько часов, чтобы убедить его выйти.
От недавнего облегчения не осталось и следа. Амелия могла ожидать чего-то подобного от Джона, но только не от его старшего брата.
— А где в это время был его светлость?
— Он должен был уже спуститься, мисс Грейстоун. Не думаю, что ему рассказали об этом неприятном случае.
Амелию тут же захлестнула тревога.
— Но он видел детей с того момента, как спустится вниз?
Ллойд покачал головой:
— Полагаю, он не видел детей со дня похорон, мисс Грейстоун.
Потрясенная до глубины души, Амелия уставилась на него. Потом, после долгого молчания, спроста:
— Как он?
Ллойд понизит голос:
— Мне не кажется, что сегодня он чувствует себя хорошо.
И тут Амелия поняла, что пока не может уйти.
— Где он?
Ллойд встревожился:
— Он обедает, мисс Грейстоун, но он выразится предельно ясно…
— Я сумею сладить с его светлостью, — на ходу бросила Амелия, поспешив в коридор. Ею двигала решимость. Гренвилл, вероятно, страдал от последствий вчерашней попойки, предположила она. И все же, как бы плохо он себя ни чувствовал, ему пора было взять на себя ответственность за семью и стать настоящим отцом собственным детям.
Насколько помнила Амелия, столовая представляла собой просторную комнату, отделанную панелями из темного дерева, с обшитым древесиной потолком, несколькими картинами на стенах и длинным дубовым столом с двумя дюжинами величественных стульев, обитых бордовым бархатом. Две двери из черного дерева преграждали вход в столовую. Обе были закрыты.
У дверей стоял слуга в ливрее, неподвижный и немигающий, будто статуя. Ни на мгновение не поколебавшись, Амелия распахнула двери и переступила порог.
Гренвилл сидел во главе длинного стола в другом конце комнаты, лицом к дверям. Стол был накрыт на одного, на превосходной льняной скатерти красовался хрусталь. В центре стояли высокие белые свечи. Когда Амелия вошла в столовую, Гренвилл завтракал — и выглядел при этом крайне озабоченным.
Он поднял взгляд и, пристально глядя на нее с противоположного конца огромной комнаты, отложил приборы.
Амелия помедлила, подрастеряв свою решимость, потом повернулась и закрыта за собой двери. Последующая беседа должна была происходить без свидетелей. Амелия молилась, чтобы ее смелая попытка припереть Гренвилла к стенке не оказалась серьезной ошибкой.
Обернувшись, Амелия задрожала от страха — и как ее снова угораздило дразнить льва в его логове? Определенно, именно так и выглядели ее намерения. Она мрачно двинулась вперед, напрягая зрение, чтобы рассмотреть выражение его лица.
Гренвилл не сводил с Амелии глаз, пока она приближалась. Лишь когда она подошла совсем близко, он положил салфетку из золотой парчи на стол и поднялся.
— А вы не можете не вмешиваться в мои дела, как я посмотрю, — без улыбки заметил Гренвилл.
Саймон выглядел плохо. Он побрился, но под его воспаленными глазами залегли тени. Несмотря на оливковый цвет лица, Гренвилл быт бледен. Его одежда казалась безупречной: темно-синий сюртук, рубашка с пышными кружевами у горла и на манжетах, желтовато-коричневые бриджи, белые чулки. Но волосы Саймона были небрежно стянуты назад в косу. Он выглядел так, словно провел долгую ночь в беспробудном пьянстве, что, по сути дела, было чистой правдой.
— Я по-прежнему беспокоюсь о ваших детях.
— Но ваше беспокойство не распространяется на меня?
Амелия решила пропустить насмешку мимо ушей.
— Сегодня вы чувствуете себя лучше?
— Я чувствую себя точно так, как выгляжу, — чертовски скверно.
Она сдержала улыбку и язвительно бросила:
— За все в этой жизни нужно платить.
— Хм, мне кажется, вам приятно видеть, как я страдаю.
— Неужели вы думали, что сумеете избежать последствий своей чудовищной попойки? — вскинула брови Амелия. — Но я не радуюсь тому, что вам плохо.
— На самом деле я совсем не уверен, — медленно произнес он, не сводя пристального взгляда с ее лица, — что вообще о чем-то думал.
Между ними повисло молчание. Нет, он не думал, он переживал — он был в ярости и просто убит горем. А еще он очень явно, недвусмысленно намекал на нечто непристойное. Амелия отвела глаза, наконец-то прервав соединивший их долгий взгляд.
Гренвилл показал на стул, за спинку которого она держалась. Амелия заметила этот жест краешком глаза и покачала головой, снова взглянув на Саймона:
— Я не собираюсь засиживаться.
— Ах да, ваша мама ждет.
Амелия напряженно замерла на месте. В его тоне просквозила насмешка? Зато теперь стало очевидно, что Гренвилл прекрасно помнил их вчерашнюю стычку.
Он вдруг резко бросил:
— Почему вы здесь… Амелия?
Ее сердце екнуло. Судя по голосу, Гренвилл не обрадовался ее визиту.
— Я уже объяснила вам: хочу убедиться, что с детьми все в порядке. И — да, мое беспокойство отчасти распространяется и на вас.
— Тронут.
Амелия внимательно посмотрела на Саймона, но если он и хотел поддразнить ее сейчас, понять это не представлялось возможным. Его лицо было суровым.
— А я как раз думал о вас, — сказал Гренвилл, старательно изучая край стола. Потом поднял потемневшие глаза. — Я думал о нашем разговоре прошлым вечером.
В атмосфере комнаты висела тяжелая, явно ощущаемая неловкость. Амелия напряженно ждала пояснений, не совсем понимая, куда он клонит.
Гренвилл взглянул ей в глаза.
— Я смутно помню, о чем мы говорили. Но, полагаю, должен принести вам свои извинения.
Амелия глубоко вдохнула. Оставалось надеяться, что помнил он не слишком много!
— Это было бы нелишним.
— Я что, был очень груб?
Амелия замялась, потому что он был более чем груб, — он вел себя совершенно бесстыдно, он несколько раз упомянул об их оставшемся в прошлом романе, а еще он был невероятно обольстителен.
— Не имеет значения, ваши извинения приняты, — отрезала она, явно не желая обсуждать эту тему.
