Мать, Маша… Кинулись, обняли, щебетали обо всем, кроме рати. Дом-то родной, люди близкие, да дорогие. Вот за что ратились-то!
Дёмка слушал мать, а сам думал о Шумском. Вот ему сейчас каково, а? Один там, в богатых хоромах, а слова теплого сказать некому. Думал, думал и придумал, чёрт чубатый!
Вечером надел рубаху чистую, накинул кафтан поверх плеч — тепло, нето — и отправился к Аришке. Шел, травину жевал. Шапка на макушку заломлена, чуб богатый торчит, а рожа постная.
От ворот узрел рыжую — сидела на скамье у хоромцев, близ нее вился подросший щеня, игрался с палкой какой-то. Ариша руки уронила на колени, будто застыла, заиндевела. А как Дёмку увидела, подскочила.
— Здрав будь, боярич! — кинулась встречать.
Дёмка ухмыльнулся, смекитил — ждет вестей о Шумском, и тут же мысль родилась!
— Аринка, как ты тут, рыжая?
— Все хорошо, Дёма. Своим порядком идет. Как ты-то? Не ранен?
Дёмка подошел к скамье, уселся, спиной привалился к стенке и морду такую изобразил, будто тоска его взяла, аж не вздохнуть. Аринка присела рядышком и смотрит. А глаза-то огромные, печальные…
— Я-то хорошо, Ариш. Токмо вот Андрюха… — и глазами погрустнел, шельмец. — Ранило его, ох как! Вот не знаю, что там с ним. Может уже…
Договорить не успел и обомлел! Аринка белая сделалась, будто смерть! Вскочила, заметалась и бросилась к воротам-то. Насилу поймал за подол и остановил.
— Ты куда, заполошная? Разум обронила?
— Дёмушка, миленький, пусти! — рвалась.
— Куды пусти-то? Чумная!
— Мне в Савиново надо… — заплакала так, что щеня ее пузатый заскулил. — Очень надо… Помрет ведь…
Слезы лила огромадные, будто вишни. Дёмка про себя посмеялся, но лицо сдержал. Задумался, вроде как, а потом серьезно молвил.
— Вот что, Аринка, не знаю, что там у тебя, но к Андрею сам свезу. Давай-ка по темени собирайся. Я к тебе в окошко стукну. Жди.
— Дёма…как ждать? А если он…уже… — Пришлось дурёху обнять.
— Дурка. Что люди-то скажут? Тихо надоть. Сказал, отвезу. Жди. — Она не послушалась!
— Что скажут, то и скажут… Дёмушка…ведь не поспею.
— Сказал — жди! — голосом построжел и убедил.
Аринка упала на скамью, а Дёмка пошел к своему дому-то. Велел каурого седлать, а сам зашел в холопскую, да и умыкнул одежку кое-какую.
По темени пробрался к Аринкиному окну, а она уж и ждала. Лик бледный, глазищи красные. Убивалась, видать.
— На-ка, надень. Не девкой же тебя везть.
Она заторопилась, цапнула порты пареньковские, рубаху. Косищу под шапку упрятала. Дёмка вытянул ее через окно невысокое и пошли через двор.
— Я верхами, а ты под уздцы коня веди. Вроде как пьяный я, а ты меня везешь. Уяснила? — Рыжая только кивнула.
Дёмка едва не смеялся, видя перед собой не Аришку, а малого, тонкого паренька. Шапка низко, порты широченные. Ох, умора!
Расселся в седле и песню затянул гнусаво. Ариша вела каурого. На воротах охранные признали боярича, да и выпустили. А уж на лесной дороге Дёмка втянул Арину позади себя на конь, и потрусили они резво к Шумскому.
На подворье Савиновском тихо. Дёмка скинул удила на руки холопу.
— Архипка, за мной иди, — это он Аришке.
Вошли в сени, там до ложницы — холоп указал, где боярин ночует.
— Арина, сядь-ка на сундук. Проверю что там, как, — Демьян шептал, а Аришка рвалась к Андрею. — Тихо ты! А если не один он, а?
Насилу унял девку, усадил на сундук в сенях, ждать заставил. А сам толкнул дверь-то в ложницу и запричитал с порога.
— Друг ты мой. Как же ты?
Шумской стоял песередь комнаты, распоясанный, в портах и рубахе. Свечка на столе, окошко приоткрыто. Увидел Дёмку и брови вознес! А плут чубатый знак сделал, мол, молчи и слушай. Ну, Андрей-то что…молчал, да слушал.
Дверь Дёмка прихлопнул и зашептал:
— Андрюха, быстро на лавку и лежи, словно мертвяк. Что бы не услышал, чего бы не увидал — лежи и молчи! Верь мне, друже! Сим днем все и поймешь, дурила, — и пинает Шумского ложиться.
— Дём, ты разумом поник? Ополоумел? — но на скамью улегся, шкуру на себя натянул.
— Глаза прикрой, харя! — Дёмка шкуру оправил, да еще и волосья на Шумском-то малёхо растрепал, будто в горячке парень. — Ты мне опосля бочонок пива поднесешь, а то и винца.
Хохотнул тихонько, и открыв дверь, поманил Аринку.
Она взметнулась с сундука, бросилась в ложницу, да и застыла на пороге…Андрея увидала.
— Я тут на сундуке прилягу в сенях. Шумни, ежели чего, — вышел, плут, и дверь за собой прикрыл.
От автора:
Новик — молодой, неопытный воин.
Обозный старшина — воинские обозы водили умелые люди. Часто возили раненых, умели лечить простые раны. Знали толк в травах, примочках самых наипростейших.
Глава 12
Андрей лежал тихо, как и просил друг его полоумный. Понял, что кто-то в ложницу вошел. Услыхал шаги тихие — к лавке подошли. А потом плачь и голос, который давно уж во снах его терзал и донимал.
Арина!
Чудом не взвился с лежанки своей, кулаки сжал под жаркой шкурой.
— Андрей…Андрюша, любый… Как же ты? — на грудь легла легкая, ласковая ладошка.
Любый? Кто? Шумской слегка ошалел, но понял — Дёмка не просто так велел лежать и слушать. Токмо как сердце грохотавшее унять, да не взглянуть на нее? Аж зубы сжал до скрежета. А по телу огнем все лилось: «Любый».
— Ты только живой стань. Не умирай, хороший мой, — шептала рыжая. — Больно? Где у тебя болит? Очнись, Андрей.
Зарыдала почитай в голос, Шумской и не стерпел. Какие там циркусы, когда вон она, пташка его плачет-убивается.
Глаза открыл, и увидел Аришу: сидит на полу возле его лавки — шапка парнячья, рубашонка чудная — руками личико прикрыла и ревёт.
— Вот, значит, как… Любый. Надо было там у заборов сдохнуть, чтобы ты такое-то слово молвила? — не сдержал обиды, но рад был так, что хучь песни пой.
Аришка вздрогнула, руки от лица отвела и уставилась глазищами своими на Шумского.
— Андрей…это что же…как же… — ресницами захлопала, и снова в слезы. — Живой! Господи, спасибо!
Шумской подскочил на лавке своей, шкуру откинул. Схватил Аришку, усадил на колени, прижал крепко.
— Ариша, не плачь. Живой я, — шапку с нее стянул, закинул куда-то. Косища рыжая золотом блеснула, упала на спину славнице. — Перестань, прошу.
А сам уж целует щеки соленые, мокрые, по волосам гладит. Руки дрожат, голос срывается.
— Андрей, что ж ты… — Арина руками обвила его шею, к груди крепкой прижалась, таяла в его руках, как льдинка на солнышке.
— А ты… — и не поговорить толком: целовать-то уж очень сладко было.
— Андрюша…отпустил бы… — задыхалась, молила пустить, а сама обнимала горячо.
— Не проси даже. Никуда не пущу. Ты сама молвила — любый. Вот терпи теперь, — опустил на лавку, накрыл собой, дернул ворот чужой рубахи и совсем пропал.
И как инако? Вот же, горячее отзывчивое в его руках. Аришка тихонько всхлипнула, а Шумской в глаза ей заглянул и очнулся. Очи светлые, ясные. Смотрят с любовью и доверием. Андрей замер, так и смотрел бы.
— Любишь ты меня… — не вопрошала, будто мыслью утвердилась.
— Люблю, золотая… — Арина после слов его будто задумалась на миг, а уж потом в глазах ее мелькнула уверенность, словно поняла о себе важное.
— Боярин, с тобой останусь, если ты того хочешь. Буду рядом, пока не прогонишь… Не могу я без тебя. — ладошку положила ему на щеку. — Мне бы только дедуле сказать, что у тебя я теперь. И Гарма взять…если позволишь.
С Шумского вмиг плотское слетело. Уселся на лавке, Аринку потянул сесть, рубаху на ней запахнул от греха.
— Боярин? Миг назад Андреем был, — голосом-то посуровел. — Ты за кого меня, Арина? Кем мнишь-то себя при мне? Полюбовницей, нето?
Рыжая промолчала, токмо голову низко опустила. Шумской ее за подбородок цапнул и на себя смотреть заставил.
— Отвечай. Молчать не смей. — На слова его она лишь вздохнула глубоко и ответила.
