Ну почему он не смог подыграть ей и сделать вид, что вовсе ничего не было? Антония предложила выход для них обоих: она сумасшедшая, и он, конечно, знал об этом, – но герцог отказался от ее предложения. А теперь она хуже сумасшедшей, теперь она лгунья, отчаявшаяся лгунья. А новый герцог выглядел очень разгневанным – настоящий «ангел отмщения». Теперь он, несомненно, отошлет ее прочь и, вероятно, продолжит расследование, связанное с ее причастностью к убийству Уорнема. Напуганная этой мыслью, Антония положила руку под грудь и тяжело, прерывисто вздохнула.
Нет, она не станет снова плакать. Она сама заварила эту кашу, ей и расхлебывать – или с достоинством, на какое способна, принять от герцога наказание.
В этот момент в комнату влетела Нелли.
– Так вот, дорогая, я это сделала, – объявила горничная и, подойдя к высокому гардеробу красного дерева, открыла дверцы. – Надеюсь, нам не придется собирать вещи сегодня же.
– Что? – Антония встала с кровати. – Боже, Нелли, что ты сделала?
– Испробовала на этом человеке остроту своего языка, – ответила она, разглядывая самую большую накидку Антонии, словно соизмеряла ее с дорожными сундуками. – Он, конечно, попытался меня уволить, но я объяснила, что у него нет на это права.
– О, Нелли, – Антония снова опустилась на край кровати, – все это очень скверно!
Должно быть, услышав необычные нотки в голосе хозяйки, Нелли тотчас подошла к Антонии и взяла ее за руку.
– Знаете, миледи, мы в любом случае должны уехать, правильно?
– О, Нелли, по-моему, ты не понимаешь! – Антония с трудом сдерживала слезы. Ну какой же она дырявый горшок!
– Чего не понимаю, мадам?
– Я совершила нечто ужасное, Нелли, – прошептала Антония. – Мне так стыдно.
– Стыдно, миледи? – Нелли ласково похлопала ее по руке. – Вы за свою жизнь не совершили ничего, за что вам может быть стыдно.
– Это совсем другое.
Сев на край кровати и поджав губы, Нелли некоторое время пристально всматривалась в лицо Антонии.
– Дорогая моя, – наконец заговорила она, – мне кажется, прошедшей ночью произошло что-то плохое.
Антония опустила голову.
– Да, дорогая, у вас был такой вид, что я испугалась, – мягко сказала Нелли. – Значит, это как-то связано с ним? Что ж, он достаточно красив, Бог свидетель, а вы ужасно долго были одна. Он пытался соблазнить вас?
– Нет, я… совершила ошибку, – призналась Антония. – Я приняла неверное решение.
– А-а, и я, возможно, тоже, – в свою очередь, призналась Нелли. – Итак, что он теперь может сделать в самом худшем случае? Упрятать нас в «Белый лев»?
– Думаю, ты его понимаешь, Нелли, – осторожно ответила Антония. – Боюсь, он жесткий человек. И я не уверена, что он станет утруждать себя деликатностью.
– Ах, вы правы, – согласилась Нелли и на секунду прикусила губу. – Вы благородного происхождения, но что это значит для него? Говорят, что евреи – народ бессердечный и к тому же скоры на расправу.
– Нелли!
– Что?
– Как много евреев среди твоих знакомых?
– Никого, насколько мне известно, – подумав, ответила горничная.
– Это все равно что сказать «Все ирландцы лентяи» или «Все шотландцы скряги»!
– Но шотландцы действительно скряги, – возразила Нелли. – Если вы этому не верите, спросите кого-нибудь из них. Они этим хвастаются.
– Возможно, некоторые гордятся своей бережливостью, – уступила Антония. – Но никогда больше не говори ничего подобного в моем присутствии, понятно? Быть может, новый герцог и еврей – я не могу сказать, но мы живем под его крышей.
– Да, мадам.
– О, Нелли! – тихо сказала Антония, опустив плечи. – Что же мне делать?
– Просто держать выше голову, мадам, как подобает истинной леди. – Горничная мягко похлопала ее по колену. – Пусть он делает самое плохое. Вы дочь графа и вдова барона и герцога. У вас в десять раз лучше родословная, а он наверняка не может этим похвастаться.
– О, Нелли! – прошептала Антония. – Теперь все осложнилось, и я боюсь, что уже больше никогда не будет просто.
Нелли сжала ей руку, но ничего не стала говорить. Правда была болезненно ясной, и здесь больше нечего было сказать.
Гейбриел наблюдал, как дедушкин палец осторожно разглаживает складочки на недавно расшитых наволочках.
– Очень мило, Баббе, – похвалил дедушка. – Для кого они?
– Для Малки Уейсс. – Бабушка подошла, чтобы еще раз полюбоваться своей работой. – Завтра, Гейбриел, по дороге в синагогу я занесу их ей. У Малки бар-мицва.
– А что это такое, Баббе? – Гейбриел сосредоточенно нахмурил брови.
– Это означает, что теперь она взрослая женщина, – объяснила бабушка. – Малка может давать показания в суде и даже выйти замуж, если она…
– Выйти замуж! – воскликнул Гейбриел. – Старая, с торчащими зубами Малка?
– Ш-ша, дорогой, – остановил его дедушка. – Завтра особенный день. Ее мать испечет маковые пирожные, мы расцелуем Малку и преподнесем ей подарки.
– Баббе, можно мне тоже пойти в синагогу? – несмело спросил Гейбриел, потирая одним изношенным ботинком о другой.
– Нет, Гейбриел, – с грустной улыбкой ответил дедушка.
– Но почему?
– Тебе нельзя, – слегка замявшись, ответила бабушка.
– Это потому, что я не один из вас? – с обидой спросил Гейбриел. – Почему ты не скажешь это прямо, Баббе? Я не настоящий еврей?
– Ш-ша, Гейбриел! – Опустившись рядом с ним на одно колено, она слегка тряхнула его за плечо. – Ты настоящий еврей! – шепнула она. – Слышишь меня? Быть евреем – это не только ходить в синагогу! Ты такой же еврей, как я, дорогой, но когда-нибудь тебе придется жить в мире, где никто не смеет говорить об этом открыто. Ты меня понимаешь?
Проехав полдороги, ведущей вниз к деревне Лоуер-Аддингтон, Гарет, натянув поводья, развернулся и остановил лошадь. Сдвинув шляпу, он посмотрел вверх, на особняк Селсдона – на его роскошный каменный фасад, освещенный ярким, почти пламенеющим послеполуденным светом. С этого места были хорошо видны южная башня, эффектно возвышающаяся над скалами, а к северу от нее внушительные загоны для скота и мастерские, которые вместе занимали площадь, большую, чем сама деревня. Часть особняка, недоступная его взору, была так же огромна и простиралась еще дальше. Гарет все еще не мог представить, как случилось, что все это теперь принадлежало ему, и на мгновение задумался, сможет ли когда-нибудь найти хотя бы минуту спокойствия в этих стенах.
«Душевное спокойствие зависит только от самого человека», – любил говорить его дедушка, и в этом была определенная доля правды. Последние три дня Гарет пытался осознать то, что произошло между ним и Антонией, и смириться с тем, чего, вероятно, никогда не сможет понять. Со времени их последней встречи они, можно сказать, не виделись, если не считать обеда, который они оба перенесли со стоическим самообладанием, общаясь друг с другом как… совершенно чужие люди.
